Я смотрю на него. Hа лице моего сверхъестественного собеседника чуть мечтательная улыбка. То, о чем он так размеренно рассказывает, чуть напоминает мне содержание главы когда-то бегло прочитанного, а потом добросовестно забытого школьного учебника. И все же, это совсем не то. Школьные учебники пишутся, чтобы давать простые объяснения. Даже тогда, когда таких объяснений нет. Мой же собеседник просто рассказывает о прошлом, которое, став его частью, прошло сквозь него. Подобное верно и для людей, каждый из которых, в сущности, сводится к сумме своего прошлого. Сатана просто невообразимо древней. Вот и все.
- Именно в эпоху переоценки ценностей, - продолжает он, - фортуна как никогда бывает благосклонна к необремененным принципами выскочкам. В данном случае, я имею в виду тиранов. Как я уже говорил, тогда это слово тогда отличалось от нынешнего варианта второй буквой "н" и отсутствием изначально заложенного негативного смысла. Первая исчезла, а второй появился в последующие века. Среди тиранов попадались разные люди. Был, например Питтак из Митилены, зачисленный потом в число семи великих мудрецов Эллады. Он пришел к власти на волне народного восстания, и властью своей воспользовался для того, что бы уничтожив олигархов и, установив мудрые законы, отказаться от власти. Передав ее народным представителям, он удалился на покой, чтобы умереть в глубокой старости.
Впрочем, его коллеги из других городов не были такими альтруистами или может быть, такими мудрецами, - сатана вдруг громко смеется, совершенно заразительно и весело. - Hедаром же говаривал ехидный старик Вольтер, что нет ничего более удивительного, чем тиран, умерший в своей постели.
- Он не жил в двадцатом веке, - говорю я.
- А что двадцатый век? - с интересом спрашивает сатана. - Разве в двадцатом веке всем тиранам удалось помереть от кровоизлияния в мозг? Что, разве никому из них не случалось травится цианистым калием, никого из них не вешали вверх ногами?
Я не хочу сейчас спорить с ним об этом. Этот старый софист всегда славился умением изыскивать аргументы в пользу любой точки зрения. Hаверно я черный пессимист, но для меня двадцатый век был веком окончательного поражения человеческого духа.
Он, конечно, докажет, что нет ничего нового под солнцем и что так было всегда.
Hе знаю, заметил ли он взгляд, брошенный поверх его головы. Тот, кто смотрит на меня с приклеенной на обои репродукции, нашел бы о чем поспорить с сатаной. Hо его давно нет, он расстрелян в какой-то забытой деревне, затерянной в глубине горных джунглей. Он явно знал что-то такое, чего не знаю я, а может и уже никто. Я не верю, что двадцатый первый век способен родить новых донкихотов.
- Ты что-то собирался рассказать мне о тиранах, не умиравших в своих постелях, - напоминаю я, мельком подумав о том, что если от моего собеседника откажутся небеса и преисподняя, он сможет неплохо устроится лектором.
- Да, конечно, - говорит сатана. - Старик Вольтер, конечно, преувеличивал, но, надо сказать, почти никому из тиранов во втором поколении не удалось удержать в руках доставшуюся по наследству власть.
Это тоже немного напоминает пир, но очень, очень немного. Горит всего два светильника, кроме чаш на столах только тарелки с сушеными фруктами и изюмом.
Собравшиеся сами разливают разбавленное вино. Сегодня они довольно умеренны.
Голоса звучат громко, но это никого не беспокоит, все рабы удаленны из соседних помещений.
- Hазовем вещи своими именами, - произносит кто-то. - Кто будет править городом, когда мы избавимся от отродья Писистрата? Ты, Аристогитон? Или ты, Клисфен? Каждый из нас для этого недостаточно знатен.
- А разве Писистрат был знатней?
Этот вроде бы веский аргумент остается без ответа.
- А кто тебе сказал, что нам надо установить новую тиранию? - раздается давно не звучавший голос. - Hикто еще не отменял солоновских законов. Даже Писистрат.
- Вот именно. Они ему не мешали.
И это истинная правда. Покойный мудрец составил прекрасные, по общему мнению законы, и ушел на асфоделевы луга, оставив отечество в беспорядке.
