Час разлуки - страница 52

— Я с самого начала нашей жизни искала кого-то другого! Ты не сумел поразить меня… — выговаривала она Алексею наутро, уже собрав чемоданы. — А женщину необходимо поразить, удивить. Может быть, не сразу. Учти это на будущее. Знаешь, у меня было знакомство с одним югославом. С первого взгляда он мне страшно не понравился. И представь, через три часа я уже думала: неужели я его не знала раньше? Откуда он взялся? Мы провели с ним только тридцать шесть часов, но это были прекрасные часы…

Наивность, с которой она вываливала все это  е м у, еще раз подтверждала ее природную, вернее первородную, женскую дерзость — от недуманья.

Алексей глядел на нее со страхом, чувствуя, как ее слова отбивают что-то внутри — намертво, навсегда. Он донес до лифта три тяжеленных чемодана и сказал:

— Что ж, твой-то не мог подняться, помочь тебе? Или меня боится? Заставляет тебя таскать такую тяжесть…

Сразу после ухода Алены позвонила Царева.

— Ну, вы довольны, Алексей? — спросила она. — Они объяснились? Дайте-ка мне ее на минутку…

— Алене теперь надо звонить не по этому телефону, — тихо ответил он.

На другом конце провода замолчали. Потом раздалось звонкое ругательство. И тут же, не разъединяя их с Царевой, послышался голос Мудрейшего:

— Аленька… Совсем ты меня забыл… А ведь сегодня по телевизору «Спартак» показывают… Я к тебе приеду, ладно?

— Приезжай, папа! — быстро ответил Алексей, слушая, что же еще скажет Царева, чем обнадежит его.

Но их было уже только двое: два одиноких — отец и сын.

Казалось, не будет, не может быть износу ни Мудрейшему, ни его голосу. Казалось, это будет продолжатся вечно — бесконечные сольные концерты, прерываемые лишь короткими походами в кафе «Момент», где он съедал два полных обеда.

Правда, очень редко, раз в полгода, Мудрейший жестоко простужался. С утра он тщетно норовил оседлать свой голос, срывался на верхней ноте. Из форточки кухонного окна высовывался отчим:

— Николай! Ты ведь без голоса останешься, ей-богу! — радостно кричал он, вытирая тарелки.

— Ерунда! — отвечал Мудрейший и снова принимался за свое.

Выпустив стаю петухов, он обиженно замолкал — на сутки.

Тишинская мансарда пустела постепенно. Сперва уехала Лена с мужем и дочкой, затем — в построенный кооператив — Алексей с Аленой. А там и мама с отчимом и братом получили отдельную квартиру. И, оказавшись один в трех нелепых комнатах, Мудрейший начал сдавать с волшебной быстротой.

Лет до шестидесяти пяти Мудрейший сохранял чудовищную природную силу и очень долго не мог расстаться с представлением о себе прежнем. Когда услышал, что дочку Лену побивает муж, решительно сказал:

— Поеду-ка ему смажу! Я ему смажу!.. — Мудрейший задумался, глядя в опревший потолок маленькими, как у медведя, добрыми глазками. — Да вот беда — челюсть у меня вставная. Даст по челюсти — три месяца жевать не смогу… Да. А то бы я ему смазал…

Старость напоминала о себе дрожанием рук, еще большей, чем прежде, неряшливостью, крепнущим склерозом. Теперь он не мог сам забраться в ванну, завязать шнурки ботинок, сесть в кабину такси, подняться с низких кресел. Все это было следствием чего-то, нарушившего привычный механизм безалаберной тишинской жизни. Как ни противоестественным могло показаться постороннему, что Мудрейший, после тринадцатилетнего брака оставался в одной квартире с бывшей женой, но возникли и укрепились новые и очень прочные родственные связи. Мудрейший любил, по-своему, по-медвежьи, не только Алексея и Лену, но в неменьшей степени и сына отчима, названного в его честь Николаем. Он возился с ним, рассказывал ему придуманные сказки, читал книжки, пел смешные песни. И родителям пришлось много потрудиться, чтобы заставить Колю называть Мудрейшего на «вы».

Конечно, Валентина Павловна страдала оттого, что ее бывший муж находится рядом, напоминая о прожитых годах и самим своим существованием вызывая пересуды соседей. Сколько раз пыталась она женить Мудрейшего с помощью опытных свах, а то и сама приводя вдовушек — полковниц и генеральш. Но ни их женские прелести, ни бытовые блага, роскошные квартиры и дачи — ничто не могло поколебать его.