- Как, оспаривать мои действия, ничтожный червь земли? Смотри, не то в земле ты можешь очутиться очень скоро. - Усилием воли он сдержал гнев. Говорят, мартышкам и актерам надо выбивать из головы мозги и скармливать их собакам под Новый год.
Я двинулся к выходу. Жестом он остановил меня.
- Спокойно, два слова перед тем, как ты уйдешь. Я сослужил Англии неплохую службу, и это известно при дворе. Остерегись! Ты сказал поначалу, что Том Кид поведал тебе подробности смерти Марло, и тут же выболтал кое-что, о чем знала одна Энн Пейдж. Видит бог, я неповинен ни в чем, и все-таки она сплетничает по моему поводу направо и налево. Пора положить этому конец. О, ты можешь назначить ей тайную встречу, но даже камни под твоей ногой выдадут мне ее местопребывание.
Да, этот могущественный царедворец как колосс навис над моим ничтожным мирком, но разве он более человек, чем я?
- Ты презираешь меня за мое происхождение, Уолшингем, но природа не выбирает свой корень. Кровь должна пролиться, если кровь была пролита, и убийства не скроешь за завесой слов.
Я почувствовал себя в безопасности не раньше, чем нас разделила стена из доброго английского дуба.
Пробило десять, когда я, презрев угрозы сквайра Томаса, появился перед входом в собор св. Павла. Я освободил в ножнах свою рапиру, ибо в церкви могут перерезать глотку с такой же легкостью, как и повсюду. И хотя в легкой фигуре, метнувшейся из-за колонны, я узнал Энн Пейдж по блеску глаз из-под грубого темного сукна капюшона, накинутого на голову, мой клинок сам собой вылетел из ножен.
- А ты точен, актер. Выкладывай, что ты разнюхал!
Забыв все страхи, мы прохаживались неспешным шагом по площади. Когда я закончил свой рассказ, она вскричала:
- Подлец, проклятый, улыбчивый подлец! Отныне мысль моя кровавой будет.
Я осторожно заметил, что, по словам сквайра Томаса, он не совершал никакого убийства.
- Тогда ты или трус, или дурак. Восемнадцатого мая Уолшингем послал Поули подыскать для Кита убежище в Голландии, где он мог бы на время укрыться от ареста. Но обвинение в возведении хулы на королевскую фамилию было слишком серьезным: Уолшингем испугался, что, если он поможет Киту, это пособничество может слишком дорого обойтись ему самому. Более того, он замыслил прикончить Кита и тем самым избежать разоблачений, неизбежных, если бы Кит предстал перед судом.
Ее голос купался в ядовитой злобе, которую сам источал наподобие раненой змеи.
- О, я пыль прибью к земле, пролив потоком кровь убийцы. Но довольно! Месть моя не должна более тебя связывать.
- Я не оставлю тебя, Энн, - произнес я, не скрывая страсти.
- Ты должен. Если б я встретила тебя раньше, чем Кита, кто знает... Ее пальцы коснулись губ моих нежным сестринским прикосновением, и печаль легла тенью на ее лицо. - Слишком поздно. Я уже чувствую дыханье ада: теперь одна живая кровь может меня напоить.
Я покачал головой и тихо сказал:
- Энн, я пойду с тобой. Я проведу тебя сквозь ночную темень к дому.
За стенами собора было холодно, и морозный воздух пощипывал кожу тысячью мелких укусов. Тяжелый туман поднимался с реки, подгоняемый жадным молодым ветром, и окутывал все вокруг. Въедливые запахи чумы набросились на нас; из удушливого дымного облака то и дело долетал стук копыт, когда мимо проезжал обоз с трупами. Он поминутно останавливался, погонщик соскакивал с телеги и железными щипцами выволакивал распростертое тело из зловонной трясины сточных канав.
В водовороте тумана на Доугейт Хилл вырисовывался дом сапожника, где в прошлом году сгинул в пучине безвременья Роб Грин. Энн прервала мои раздумья.
- Наверное, уже било полночь - луна зашла, а в это время она заходит в полночь. Наступает час ведьм и колдунов, да и в моей душе, где жаворонки могли бы петь, кричат филины. Оставь меня.
- Здесь? Сейчас? Нет, невозможно, Энн.
Мы подошли к Коулд Харбор, где преступники дерзко смеются над потугами английского закона и где смрадные трущобы лелеют все известные и неизвестные миру пороки.
- Да, здесь, сейчас, - прошептала она. - Ночь скроет меня даже от собственного взгляда. Здесь я жива лишь одной надеждой однажды заманить Уолшингема в ловушку, из которой нет спасения, и посмотреть, как пятками брыкнет он небо и как разверзнется его душа, черная, как ад.
