В воздухе пахло кровью.
«Только этого не хватало!» Митцинский вышел на крыльцо. Крикнул:
— Ахмедхан!
Тот обернулся:
— Я говорю им...
— Невежеству нет оправдания, — размеренно врезался в слова слуги Митцинский. — Встать на пути у гостя может только невежда.
— Ты же сказал, что занят... — Слугу корежило от унижения.
— Занят для бездельника. Пора научиться различать! Прочь с дороги!
Гости шли к крыльцу гурьбой, лишь на полшага впереди — юнец: кинжал, папаха, серая черкеска. Приблизились, остановились.
— Прости за шум, — сказал юнец.
Митцинский вгляделся, ахнул про себя: чертовка! Опомнился — насупился, тая ухмылку: вдрызг разбиты бабой все устои гор — в папахе женщина, в черкеске, при кинжале. И первая открыла рот при мужчине, шейхе. Увы, теперь как шейх и как мужчина обязан он...
— Чем ты намерена нас еще поразить? Бесстыдством поразила, нахальством — тоже. Чем еще?
— Напрасно сердишься. Я на Коране отреклась от пола, дала обет, что меня не коснется мужчина. Я посвящена аллаху. Мюриды подтвердят.
Смотрела дерзко, не опуская глаз. Загомонили горцы — нестройно, глухо: подтверждали.
— Ах вот оно что! Какая прелесть! Ну а я при чем?
Митцинский щурился в улыбке, разглядывал в упор.
— Ты сын шейха, шейх. Разреши держать холбат на посвящение в шейхи.
— Кому из них?
— Мне! — как вызов бросила ему в лицо. — Мне подвластно ясновидение, когда дух на время покидает тело. Пусть эти подтвердят!
Опять загудели мюриды. Пересказали: бывает с ней такое, бьется в корчах, не удержать, а после того, когда пробьется дух ее бунтарский сквозь толщу житейских забот и грехов к небу, вдруг успокоится и начинает говорить с Самим.
«Падучая», — определил Митцинский, эпилепсия. Жаль, на диво хороша, язык не повернется отказать... а впрочем, стоит ли искать причины, проще согласиться... И не такая глупость оглушала разум там, на равнине, среди русских, так почему бы не посодействовать подобной прихоти больной девчонки из своих людей... Одержимая... Стремиться в сырую и немую полутьму на долгие недели вот эдакому роскошному, подвижному зверьку?.. Всё от неведения и гордыни воспаленной. Ну что ж... глядишь — и на пользу пойдет: поуспокоится, намается в безмолвии, а там и наверх запросится, на диво присмиревшая и оценившая вполне простые радости земли и бытия среди людей. Итак...
— Отойдите все.
Митцинский шагнул с крыльца, приблизился вплотную к женщине, почти коснулся грудью — и поразился: та не двинулась с места. Спросил вполголоса, всматриваясь в тревожное близкое мерцание глаз:
— Как звать?
— Ташу Алиева.
— Кто отец?
— Убили кровники.
— Мать, братья?
— Брат скрывается от мести. Мать с ним.
— Девочка, я понимаю, что заставило тебя отречься от жизни. Но женщина-шейх — это тяжкое испытание для всех: для старейших нации, для твоих мужчин-мюридов и для тебя самой — каждую минуту плоть твоя станет обжигать глаза мужчин.
— Мои мюриды умеют держать себя в руках. Они доказали это.
— Сейчас тревожное время. Кто знает, не придется ли опять брать в руки оружие. Служитель аллаха должен уметь делать это наравне с воинами. Готова ли ты к такому делу? Готова ли растоптать в себе предназначение женщины — продолжить род?
— Испытай. Я езжу верхом и стреляю не хуже мужчин.
И опять пронизало его воспоминание — уж если женщина берется за оружие, как Рутова, она достичь способна в этой нелегкой забаве многого.
«Я испытаю тебя со временем. Я обязательно испытаю тебя», — подумал он.
— Ты меня убедила. Готова ли ты сегодня, сейчас начать холбат? — спросил он, всматриваясь. Но не уловил в глазах ее ни паники, ни тени сомнения.
— Готова.
— Все необходимое для этого есть в моем доме.
— Я знаю. Скажи все это им.
Митцинский повернулся к калитке, позвал:
— Подойдите. — Мюриды подошли. — Я разрешил ей держать холбат. Она начнет сейчас. Если выдержит испытание — станет моим мюридом. Вы тоже станете моими. Вам это известно?
Мюриды знали. Склонили головы и разошлись.
Ташу отвела в ванную Фариза. Осман пошел в сарай и взял там веревку. Затем вернулся во двор и приподнял с натугой тяжелую решетку над ямой, приставил ее к забору. Наклонился, вгляделся в душную, густую черноту провала, зябко передернул плечами: однако... Стал ждать.
