Вскоре Сергей почувствовал на лице дуновение слабого сквозняка. Так и есть, в лицо пахнуло свежим воздухом, они приближались к выходу. И они выбрались на поверхность земли, на пронизывающе чистый холод. Здесь было темно, но намного светлее, чем под землей. Над головой, вместо довлеющего земляного свода, зияла небесная высь. В разрывах темных облаков сверкали звезды. Внизу, за набережной, чернела вороненая сталь реки.
Сергей взглянул на часы, было пятнадцать минут шестого. Они находились в катакомбах около двенадцати часов. А казалось, эта ночь длилась дольше года. Сергей не смог бы выразить словами то, что было у него на душе. Он не испытывал ни радости от спасения, ни горя утраты, ни сожаления, что все так обернулось. Одна лишь всеобъемлющая тоска владела им.
— Все кончено. Нам повезло, — это все, что он сказал, а Вера ничего не сказала в ответ. Разве слова что-то значат.
Они долго добирались до станции метро «Днепр» и ехали куда-то в нужном направлении, а потом блуждали по залитым мертвенным светом внутренностям метрополитена. Им навстречу попадались какие-то люди, их лица были серыми в свете ртутных ламп. Они брели куда-то в пустоте подземных переходов, злобно поглядывая по сторонам, будто выполняли постылую, никому не нужную работу. Наконец, ненасытная пасть эскалатора изрыгнула их из-под земли, и они вышли на майдан Незалежности.
Майдан был мокр и пустынен. Освещенный фонарями он был до омерзения безобразен, а желтый свет фонарей заставлял помышлять о самоубийстве. С неба падали мелкие снежинки, холодно мерцая в предрассветной мгле, и превращались в грязь, коснувшись тротуара. Падал первый снег этой зимы. Они постояли, молча, глядя друг на друга и, не прощаясь, разошлись в разные стороны. И каждый из них шел один.
* * *
Неохотно, но все же пришла весна 2007.
Солнечным воскресеньем Сергей вышел на набережную возле станции метро «Днепр». Освободившаяся из-подо льда река раскинулась пред ним во всем своем раздолье. Как и прежде, она несла свои глубокие воды к морю. Эх, ты, река… ‒ живой свидетель тех событий. Одинокий, Сергей ссутулился перед ее серыми очами.
Он до неузнаваемости изменился, как будто постарел на сотню лет, обтянутые пепельно-серой кожей скулы казались острыми, отросшие седые волосы ерошил ветер. Мимо проплывали захваченные разливом прошлогодние листья, обломки камыша да трухлая куга. Глядя на быстрые воды реки, он уже не думал, ни о рыбах, ни о мицве, ни обо всем прочем… А через реку, напротив, на оттаявшем пляже «Гидропарк» вокруг костра плясали голые люди. Судя по длинным волосам можно было предположить, что среди них были и женщины, хотя длинные волосы теперь не признак пола. Сергею они были безразличны и он никогда бы не смог плясать, тем более у костра.
А все-таки хорошо, что на свете бывает весна. Пройдет несколько недель и зазеленеет левобережье, лопнут набухшие почки и первыми зацветут абрикосы. На почерневших после зимних морозов ветках появится чистый, как невеста, белей заоблачного снега цвет. А потом распустятся цветы, как они распускаются каждую весну от начала времен и будут распускаться всегда. Жизнь возродится от мертвяще холодного сна и будет продолжаться во всем многообразии своих проявлений.
Но, только не для него. Он отправлялся на край света, туда, где вечное лето. В кармане у Сергея лежала виза в Новую Зеландию. Это был его последний вояж, ‒ билет в один конец. Подобно тому странному, приснившемуся ему когда-то существу, ему неловко было после смерти оставлять на виду свое тело, и он хотел схоронить его подальше от людей, потерявшись в дебрях неведомой земли. Многие находят в смерти нечто постыдное, хоть и не знают, что именно.
После случившегося, он не видел Веры, но иногда мучительно думал о ней. Со временем, увидев глазами памяти то, что не сумел разглядеть раньше, он стал понимать, что настоящая женщина должна быть именно такой: терпеливой, ласковой, прощающей. Она одна, — Единственная, может понять и простить. Простить даже то, чего прощать нельзя. Кто кого должен был простить, он не уточнял. Он и думать об этом не хотел, теперь она принадлежала к миру других мужчин.
