Обменяв товар на деньги, мужики возвращаются. Как правило, на «Камне» их уже поджидают другие наркокурьеры, коих мои носильщики называли Студентами. Леший участвует в обмене товара на деньги. Часть денег Студентов Леший оставляет себе, остальные делит между мужиками. Также Леший снабжает «охотников» дичью, дабы было чем оправдаться за поход в тайгу.
С дичью и деньгами мужики плывут вверх по течению. Мои носильщики горячо, долго и утомительно для меня спорили, у кого из них лодка лучше, а у кого лодочный мотор помощнее. Где-то невдалеке от городка «охотники» выключают лодочные моторы и разбредаются кто куда, идут прятать деньги. Заработки они хранят в банках.
Хриплый уже две банки сменил, раньше хватало двухлитровой, теперь и трехлитровая мала. Хриплый, прежде чем зарыть банку с деньгами, обматывает ее холстиной, остальные над ним посмеиваются, остальные свои герметичные банки для пущей герметичности в целлофановые пакеты запаковывают.
Беспроцентный долларовый вклад в надежных банках Лысый трогать не велит. Мужики побаиваются Лысого, он обещал вырезать их семьи, ежели кто надумает какой мухлеж или сболтнет лишку по пьянке. При этом Лысый легко соглашается, если тот или иной подчиненный ему курьер попросится «на пенсию», но ставит условие – вали с бабками и семьей куда подальше и, где и как капитал зарабатывал, молчи, не то гроб. И гробики для жены и деток. Везде, мол, предателя достанем.
Моя косточки Лысому, особенно болтливый Хриплый посетовал, мол, и захочешь властям сдаться, а некому, дескать, менты в городке куплены цыганами. Вчерашняя цыганская тема в новой интерпретации сегодня получила и новое развитие. Я узнал, что цыгане почти открыто торгуют денно и нощно «герычем», сиречь героином. К любому цыганскому особняку на окраине подходи, стучи в калитку, и откроется оконце-кормушка. Сунул в кормушку лавэ, получай дозу. Несправедливо – цыгане внаглую жируют, а честным наркокурьерам, которые своих, городских пацанов и пацанок «дурью» не травят, приходится на вокзале грузчиками горбатиться, чтоб до выхода «на пенсию» семью прокормить.
Мы остановились на следующий ночлег, и снова я очнулся, временно вернулся в сознание, помочился с посторонней помощью, чифиря глотнул по настоянию Хриплого: «Пей, интурист, оно тебе пользительно», рубанул сальца с черствым хлебушком и, сказавши: «Таньк ю», прилег на свое ложе да глазки закатил, имитируя возвращение в беспамятство. Разговорчики у костра этой ночью были мне малоинтересны. По барабану мне тарифы на погрузочно-разгрузочные работы железнодорожных бичей-грузчиков и проблемы с безработицей. Убаюканный беззлобным матом, я вскоре заснул сном здорового, полного сил младенца.
Утром меня растолкал Хриплый, предложил позавтракать. Имитируя слабость и сумеречное состояние сознания, я все же пожевал хлеба, запил чаем, поднялся на нетвердых ногах, отлил, благодарно, с натугой изобразил голливудский смайл, после чего пал обратно на носилки и застонал весьма натурально.
Зашипели угли костра, присыпанные талым снегом, меня на носилках подняли, Хриплый высказался в том смысле, что к полудню дочапаем до «Камня». Его подняли на смех, типа до «Камня» нам хилять и хилять, ранее вечера не дотащимся. Хриплый обиделся: «Спорим, дочапаем ранее?» И они поспорили, трое против одного, поставив на кон по сотке баксов с рыла.
Меня несли вперед ногами, голова лежала на возвышении, сквозь шторки ресниц я прекрасно обозревал окрестности. Я и увидел и почувствовал, как тропинка пошла круто в горку, и, разумеется, услышал, как обрадовался Хриплый: «Во, бляха муха! Чо я вам говорил? Во, ща подымемся и до «Камня» ранее обеда дочапаем». Остальные промолчали, а Хриплый завел речь о том, что можно было б и не останавливаться вчерась на ночлег, тогда б ужо об этот час плыли б на лодках к дому.
Хриплый разглагольствовал, а я услышал журчание воды, заметил, как поредела тайга, и вскоре сквозь ресницы разглядел то, чего наркокурьеры обзывали «Камнем».
Оказывается, «Камнем» они нарекли утес, нависающий над узкой, но полноводной речкой. Выдающийся живописный скалистый утес, поросший местами сизыми бархатистыми мхами. На подступах к мшистой глыбе, отдаленно похожей на сильно преувеличенный постамент памятника Петру Первому в Санкт-Петербурге, произрастали редко разбросанные рукою художника высоченные, ровные, будто античные колонны, сосны. Они росли на темно-зеленом ковре мягкого мха, чуть бугристом, с подпалинами. Пейзаж – аж дух захватывает! Красотища неописуемая, и только дело рук человеческих, постройки меж сосен, слегка портят первозданное великолепие дикой природы.
