Девушка поднялась со стула, сходила на кухню, принесла воды и полила цветок.
– Спасибо, Леночка. Ты теперь во вторник придешь?
– Да.
– А пораньше не заглянешь? Ну, хотя бы в воскресенье?
– Не могу, Мария Александровна. Сессия скоро, готовиться надо. Да и уколы надо делать строго по расписанию. Но если плохо будет, звоните, телефон есть.
– А ты ко мне просто так не заглянешь, а? Посидели б, чайку выпили… Мне скучно одной, тем более все время лежать приходиться.
– Зайду, конечно. Вот с «хвостами» разберусь и загляну.
–Хорошая ты девушка, добрая. Не то что другие – придут, укол сделают и уходят. Думают, сами старыми никогда не станут. Хотя я в молодости тоже так думала, был грех.
– Да вы, Марь Александровна, еще не старуха.
– Старуха, не старуха, а восьмой десяток уж.
– Ничего, еще нас переживете, – приободрила старушку Леночка.
– Ты мне во вторник занавесочки новые не повесишь? К празднику. А то пылятся уж полгода как. Мне сестра-покойница подарила, когда еще жива была. Они поярче, все повеселей будет.
– Хорошо, повешу. Вы извините, Мария Александровна, мне пора. За сегодня еще троих больных посетить надо.
– Конечно, конечно. Ступай с Богом. Не забудь, проведай старуху. Ты в Бога-то, наверно, не веришь? А я вот верю. Чувствую Господа. Вот ты с душой ко мне, мне и легче. Вон, Наталья, без души женщина, так мне после ее уколов только хуже становится. А от твоих так хорошо. Я сплю, как девочка трехлетняя. И сны такие чарующие. Все время летаю, словно в детстве… А все почему? Потому что ты с душой человек, вот Господь твою душу мне и передает. Ты не смейся над моей болтовней.
– Я не смеюсь, Мария Александровна, – ответила Леночка, собирая в небольшую медицинскую сумочку шприцы и лекарства. – Я понимаю.
– Ну, ступай, голубушка. Дверь на собачку поставь, замок сам захлопнется. Ну, ты знаешь.
– У вас продукты-то есть еще?
– Есть, есть. Соседка хлебца купит да молока. Мне много и не надо.
Леночка вышла в прихожую, надела пальто, подошла к старому зеркалу, висевшему на стене, и стала поправлять загнувшийся меховой воротник. Потом она надела вязаную шапочку и еще раз погляделась в зеркало.
Там отразилось молодое симпатичное женское личико с пухлыми губками и длинной черной челкой. Но если б зеркало могло снять с лица эту маску и отразить душу медсестры, то вместо красивой мордашки в нем бы проявился оскал смерти…
– Послушайте, гражданин, нельзя ли поосторожнее, вы не в такси.
– Не ори, курица, нечего в трамвае с тележками ездить.
– Вас забыла спросить. А накануне 8 марта могли бы быть и повежливее.
– Перебьешься. Вот 8 марта буду вежливым, а сегодня перебьешься.
Кивинов не стал дожидаться завершения этой трамвайной мизансцены, потому как трамвай подъезжал к его остановке. Кивинов пробился к выходу, выпрыгнул и зашагал в отделение. Сегодня с четырех часов вечера и до утра он дежурил, так что всю дорогу он упорно уверял себя в том, что ночь пройдет спокойно, без каких-либо серьезных заморочек и конфликтов. Хотя предпраздничные вечера без происшествий не обходятся. Этим днем, как раз перед ним, дежурил Миша Петров, а он парень добросовестный, долгов на вечер не оставляет, разбирается до упора, потому будет просто отлично, если после шестнадцати ноль-ноль ничего больше не случится. Но лучше не загадывать.
Несмотря на всенародный праздник, 85-е отделение милиции выглядело вполне буднично. Никто не удосужился в честь женщин поправить покосившуюся вывеску над входом, вымыть грязный линолеум в коридоре или хотя бы освежить воздух в отделенческом туалете. Туалетный аромат столь гармонично смешивался с коридорным запахом, что эта смесь, не уступающая по своей вонючести лучшим французским дезодорантам, достигала самых отдаленных уголков отделения. Люди, привычно толпящиеся у паспортного стола, слегка морщились, но не уходили, потому как ради получения российского паспорта можно было немножко и потерпеть.
Единственным напоминанием о грядущих празднествах была скромная открытка, приколотая на стенд для объявлений, в которой говорилось, что «мужской коллектив 85 отделения от всей души поздравляет коллектив женский».
