Амади вручила зараженный гримуар молодому архимагу, который вышел вперед.
Помощница ректора некоторое время разглядывала стражницу.
— Магистр, мы столкнулись с доселе невиданным нашествием книжных червей. Защитные чары вокруг Звездной академии — едва ли не самые прочные в мире, и все же этим заклятиям каким-то образом удалось проникнуть внутрь и захватить четыре библиотеки. Черви уничтожают бесценные манускрипты один за другим. — Старуха покачала головой. — Они обладают третичным восприятием и написаны на странном языке, неуязвимом для любых мер воздействия, кроме самых разрушительных. Ясно одно: колдун, который их создал, прекрасно разбирается в вопросах текстового интеллекта.
— Текстового интеллекта? — повторила Амади. Специальность Шеннона!
— Вот именно, — продолжила декан. — Пока мы не остановим заражение, мне понадобятся все свободные стражники до единого. Нельзя допустить, чтобы иностранные делегаты увидели, какой хаос здесь творится. На карту поставлена честь академии!
Словно в подтверждение ее слов, на дальнем мосту расцвел огромный серебряный шар. Миг спустя библиотеку сотряс жуткий грохот, похожий на раскат грома.
Амади вздрогнула.
— Да, магистр, сию же минуту.
Но ее собеседница уже стремительно удалялась в направлении взрыва. Свита из библиотекарей поспешила следом.
Амади повернулась к секретарю.
— Разбуди спящих авторов и отмени все задания, кроме самых важных. Пусть срочно отрапортуют декану.
Кейл вскинул брови.
— А как же Барабанная башня и магистр Шеннон?
Амади тяжело вздохнула.
— Пусть двое следят за Шенноном, остальную охрану — с Барабанной башни и апартаментов лингвиста — снимите. Позже мы их вернем.
— Будет сделано, магистр, — сказал Кейл и выбежал из библиотеки.
Странным образом Нико знал, что спит и видит сон.
Вокруг него разворачивался туннель из серых и черных рун — нескончаемая и бессмысленная вереница начертанных кем-то строк. Он шел вперед под круглым сводом. Откуда-то сверху прозвучал голос магистра Шеннона: «Не понимаю… Черепахи?» Потом его собственный: «Взгляните, тот же узор из шестиугольников… — неразборчивый гул и последнее слово — …панциря».
Голоса стихли, сменившись серией ритмичных постукиваний.
Вдруг Нико понял, что стоит в пещере из недавнего кошмара: тот же низкий потолок, серая земля, черный каменный стол, а на столе — тело в белых одеждах. И та же рука в перчатке сжимает изумрудную слезу.
Он заметил лишь одну новую деталь: позади черного стола теперь находился каменный обелиск, высотой в человеческий рост, а шириной — с круп лошади. Вдоль всего монумента — от верха до основания — струились три вертикальные волнистые линии.
Из-под земли, качаясь от дуновений неощутимого (по крайней мере, для Нико) ветерка, пробивались белые вьющиеся стебли. Пустив покрытые бледными листочками ростки, стебли плюща начали переплетаться. В мгновение ока пол покрыл густой, по колено, ковер из разросшегося плюща-альбиноса.
— Я был его рабом, — пророкотал чей-то тихий голос. Казалось, он доносится со всех сторон. — Я зарезал его и утопил в реке. — Голос стал громче. — Я зарезал демона!
Нико попытался бежать — не вышло: лодыжки обвил бледный плющ. Попробовал крикнуть — гортань засаднило, и из пересохшего горла вырвался лишь протяжный свист. Он потянулся вниз, чтобы расправиться с опутавшими ноги сорняками, и застыл на месте: его ладони были покрыты шестиугольными, словно на черепашьем панцире, пластинами.
Внезапно тело Нико — от кончиков волос до пальцев на ногах — перестало его слушаться; замурованный в толстом черном панцире, юноша мог пошевелить разве что глазами да веками.
— Я ЗАРЕЗАЛ ЕГО И УТОПИЛ В РЕКЕ!
Слепящий алый свет окутал какографа. Панцирь раскололся, и каждую мышцу пронзила нестерпимая боль.
Подняв глаза, Нико увидел, как вокруг изумруда начала расти световая сфера с желтоватыми, подернутыми дымкой краями и пылающей зеленой сердцевиной.
Камень, поначалу довольно тусклый, разгорался все ярче и ярче — пока наконец не испепелил пещеру со всем ее содержимым, оставив Нико висеть в воздушной яме…
В тот же миг над головой юноши распростерлось голубое небо, а под ногами — сочное разнотравье долины. Склон холма с купами вековых дубов спускался к широкому пруду с зацветшей водой. Нико узнал и место, и даже время, куда перенес его сон: весенний денек на остроземском лугу рядом с крепостью отца.
