С незапамятных времен, когда Соколы заселили эти земли, хоронили они здесь своих мертвых. Над умершими от старости курганы насыпали по левую руку, над павшими в бою — по правую, и было их несравнимо больше. Самые старые давно заросли соснами и ракитником — ни дать, ни взять простые холмы, мимо пройдешь, не оглянешься, другие травой покрылись, а какие еще только зарастали. Но был среди них один, в который сразу упирался взгляд — холм сырой земли, черной, каменистой, солнце еще не успело высушить его, потому что сегодняшнее солнце было первым, которое вставало над ним. Услыхал волк горестный соколиный клич, перекатился по траве, человеком обернулся и пошел вперед осторожно, знал, что не захочет видеть его Ян. Но не мог не пойти.
Ян сидел на земле у подножия кургана, спрятав лицо в коленях, только светлые волосы видел Ингерд да на затылке грязную повязку с проступившим пятном крови. Вздрогнул Ян, услыхав шаги, поднял голову, и остановился Ингерд, натолкнувшись на его взгляд, полный тоски, отчаяния и боли, будто свое отражение увидел. Верно, Ян то же почуял и в лице переменился. Смерть повязала их рука к руке, хотели они того или нет.
— Нет. Я не стану таким как ты, Волк, — медленно и четко произнес Ян. — Не будет того. Я не отдам свою душу бёрквам. Это слишком просто.
— Просто? — вскинул голову Ингерд. — Не суди о том, чего не знаешь, быстрокрылый.
— Я не хочу этого знать, — проговорил Ян сквозь стиснутые зубы. — Я мог бы дать клятву и отомстить. Как бы я хотел этого!.. — воскликнул он яростно, но тут же погасил в себе эту ярость. — Но мне должно думать не о себе, а о других.
— Тебе есть о ком думать, — тихо сказал Ингерд, — и в этом между нами разница, Сокол. У меня же нет ничего, кроме мести, я живу ею, я ее пью, питаюсь ею. Отними у меня месть, и я умру, потому что мне нечем будет дышать.
— Мое племя приняло тебя, — голос Яна был глух. — Ты мог бы принести нам много пользы…
Ян запнулся, удержав в себе слова, каким не должно было сорваться с его губ, но за него договорил Ингерд:
— А принес горе, Сокол. Я обманул и тебя, и себя, и всех, понадеявшись, что смогу жить в чужом племени, как в своем. Нет. Каждый новый день становился тяжелее прошедшего, и неподъемной стала тяжесть. Казню себя за то, что ты пошел со мной.
— Решение было моим, — отозвался Ян, но с этого дня принял на себя вину за гибель отца и брата, и жить ему с этой виной до конца дней своих, какими бы длинными или короткими они не оказались. — А теперь оставь меня, Волк. Я хочу быть здесь один.
Ингерд молча повиновался. Едва поднявшееся над лесом солнце заволокло низкими сизыми тучами, посыпалась из них изморось, что каплями оседает на траве и листьях. Ян плакал, но никто не мог сказать — слезы на его лице ли, дождь ли.
Не заворачивая в стан, направился Ингерд в избушку Вяжгира-знахаря. День запасмурнел, и знахарь был дома. Ингерд переступил порог и прислонился спиной к дверному косяку. Одного взгляда хватило Вяжгиру, чтобы увидеть все перемены, произошедшие в чужаке, и перемены эти причинили Вяжгиру большие огорчения, ибо увидел он бёрквов, припавших к его следу, подобно псам, что гонят зверя.
Ни о чем не спросил Вяжгир, поставил на стол еду, но не мог есть Ингерд, только кувшин родниковой воды выпил, и такая вдруг усталость камнем-валуном навалилась на него, что не смог он с лавки подняться.
— Что с ногой? — знахарь постелил ему на широкой лавке у окна.
— В капкан попал.
— Дай погляжу.
Ингерд стянул сапог, больше похожий на решето, и знахарь умело развернул пропитанную мазями тряпицу. На ступне Ингерда красовались пять глубоких дырок — две снизу и три сверху. Они уже не кровили, но и заживать не спешили. Знахарь промыл их и сменил тряпицу, все остальное сделала до него Велскья. Ингерд к этому времени уже крепко спал. Знахарь несколько минут смотрел на него, держа в руках дырявый сапог, и болела, болела душа его. Чужак такой же, какой был — высокий, сильный, шрам на лице заметней, и белая прядь все так же метила его, но не тот он был, что прежде. И не потому, что снял кармак Сокола и надел простой, черный. Он и с прежним-то кармаком Соколом не был, ибо не станет куница орлом, а волк — соколом, как ни старайся, а он и не старался. Знахарь сразу уразумел, что чужак этот отмечен судьбой, и судьба его не из легких, и ношу его никто нести не поможет, сам потащит, из последних сил, до самой смерти. Верное слово — Одинокий Волк. Хотели из зверя птицу сделать… Вяжгир покачал головой и с тяжелым вздохом поставил сапог под лавку.
