— Ты не закидывай удочки, Глеб Иваныч. Я вижу твои подвохи… Какой хитрый, подумаешь!.. Ты бросил ее одну. А она баба не робкая — выдержала. Другая бы костей не собрала. Попробуй взять ее теперь голыми руками! Признайся, поцапал её немножко?.. да?.. Ну, а она и отшила… Ведь правда?.. А я вот тебе ничего не скажу… нарочно… Так и знай…
Глеб смутился и засмеялся, чтобы скрыть свое смущение…
— Ну и тонкая же ты, Мотя!.. Тебя не проведешь. Ты права: выработался у нее свой характер… Однако я не пойму, почему она молчит… Хоть бы похвалилась… А может быть, что-нибудь другое? Может быть, поскользнулась по бабьему делу? Пускай бы сказала: ведь я же не злодей.
И он опять увидел, что Мотя и тут поняла его затаенную хитрость.
— Ой, Глеб Иваныч! И не стыдно тебе притворяться?.. Иди домой и ложись спать. Не точи зря язык… Очень я люблю твою Дашу, Глеб Иваныч! Только зачем она отдала Нюрку вариться в приютской каше? Ведь Нюрка же была у меня… Ну пускай бы у меня и осталась. Как можно жить бабе без детей и без мужа?.. Ну, да не ее вина-то… А ты и о себе подумай… За тобой тоже долгов много, Глеб Иваныч…
А в сенцах, провожая Глеба, Мотя сжала его руку и стыдливо засмеялась.
— Он, Глеб!.. Милый!.. Ты — свой человек… Ты же не знаешь какая мне радость… ты же не знаешь!.. Уже есть, Глеб!.. Есть!.. Опять буду матерью, как тогда, Глеб!.. Опять!..
И потом, открывая дверь, вздохнула.
— Какая лихая беда, Глеб!.. Не жить вам с Дашей по-прежнему. Нет! Теперь уж ее не привяжешь… Так вам, барбосам, и надо: не бросайте своих баб на собачью судьбу…
Глеб застал Дашу в той же позе — за книгой: голова — на руках, и строгое, заботливое лицо.
Она быстро повернулась к нему и положила локоть на книгу.
— Ну, что ты узнал у товарищей Савчуков?
Глеб ласково обнял ее и сказал не так, как говорил обычно:
— Мне худо, Даша… Со мной ты — как чужая… и будто нож держишь за пазухой…
Она промолчала, но прижалась к нему и стала опять слабой и милой бабой, И почудилось, что пахнуло от нее прежним молочным запахом.
— Ну если что было — так это же не суть… В лихой час это может случиться со всеми…
Она оторвалась от него и вздохнула. Потом взглянула ему в глаза, как Мотя, и сказала тихонько, с болью ломая голос:
— Да… было… было, Глеб…
Будто огромная рука отбросила. Глеба от Даши, и рука эта сдавила ему горло. Сердце замерло и упало. Бледный, он онемел на минуту. Потом хрипло пробормотал:
— Так!.. Давно бы с этого начала… значит, таскалась… с кобелями?..
Она вскочила, схватилась за спинку стула и закинула голову.
— Опомнись, Глеб!.. Что это такое?..
И замолкла с крепко сдвинутыми бровями.
Он дышал тяжело и смотрел на нее в бешенстве человека, который поражен неожиданным ударом. Он еще не понимал, что произошло с ним, но чувствовал, что случилось что-то страшное и непоправимое и что бунт его против Даши смял его самого. Он растерянно отступил назад, и у него затряслись губы.
Даша помолчала, оглядывая его с ног до головы, потом сказала басовито, с сухой хрипотцой:
— Я тебя испытала, Глеб. Вот видишь? Ты еще не можешь меня слушать, как надо… Так вот: я сказала, чтоб вывести тебя на чистую воду. Я хорошо знаю, чем ты дышишь… Ты — хороший вояка, а в жизни ты — плохой коммунист…
