— Пойдемте-ко спать! Время много.
— Спать! Тебе только бы спать! — намеренно сердито ворчит Лешка и поднимается сначала на четвереньки. — А женка рассердится, ежли уснешь раньше ее! Гляди, Николай Иванович, как бы хуже не было.
Николай Иванович не отвечает, мы прощаемся и расходимся по домам.
Все затихает в деревне, все засыпает, один костер еще дымит у реки. Белый дым тонким, прямым, очень высоким столбом уперся в зеленое небо. Сумрак, тишина. Но я знаю, что едва успеет погаснуть вечерняя заря, как на севере, чуть правее того места, где она только что потухла, родится дальний, еле уловимый отблеск утра. «Целуются зори», — говорят в народе про эту странную пору.
Я запираю ворота, задергиваю занавески и зажигаю настольную лампу… Если б Николай Иванович узнал в точности про мой бюджет, он бы схватился за голову. А Лешка? Лешка посоветовал бы бросать это дело и садиться на трактор. Хорошо еще, что они не знают, как я писал про них целый киносценарий. О том, как они втроем ездили в город…
Дело было давно, лет двенадцать назад. Николай Иванович нынче на пенсии, а тогда работал бригадиром, Лешка же ходил в холостяках и даже не служил в армии. Я учился в Москве, но довольно часто бывал в здешних краях.
О поездке, которую вспомнил сегодня Лешка, здесь говорили тогда все. Особенно охотно рассказывали о ней сами ее участники, причем с такими невыгодными для них подробностями, что если б, не дай бог, по моему сценарию был поставлен фильм, они бы схватились за головы. Впрочем, ничего и особенного, из ряда вон выходящего с моими друзьями не произошло.
Однажды в деревне выдалось праздное — под носом у сенокоса-время. (Я повторяю: дело происходило лет двенадцать назад.) Только что закончился сев, косить же на силос было еще рано. Лешка страдал от безделья. В тот день он по вешней привычке встал вместе с солнышком. От нечего делать обошел вокруг своего холодного ДТ-54, на котором засохла многопудовая глина. Пнул в гусеницу, по-приятельски подмигнул трактору и, как всегда, пошел к бригадиру.
Босой бригадир тоже, как всегда, сидел на крыльце. Поздоровавшись, Лешка оторвал от газетки на цигарку, и вдруг, как он любил рассказывать позже, его даже ошарабошило:
— Николай Иванович! А Николай Иванович?!
— Ну?
— Ты погляди, чего куришь-то. Ведь самого себя куришь! — Лешка читал свернутую гармошкой газету — «Участник предстоящего слета передовиков Н. И. Воробьев… Нэ. И…закончил сев яровых и льна за десять календарных дней…»
— Чего?
— Про тебя, говорю, написано!
— Не ври.
— Я те говорю. Тебя пропечатали. Вот и колхоз указан. Бригадир, надо полагать, не поверил — он недоверчиво
взял газету, прочитал.
— Хм! И вправду про меня.
В это время и подошел к ним соседский старик Егорович, вступил в разговор, потому что поговорить любил.
— А ты бы, Олешка, женился, дак дури-то в тебе сразу намного бы убыло, — в который уж раз начал агитировать он. — Вот у меня зять Станислав. На хорошей должности, квартиру отдельную дали. В гости в каждом письме зовет.
— Я что, дурак? До службы жениться!
— Ну, гляди, дело твое, — сказал Егорович и отступился.
Позже Лешка рассказывал, что, не подойди Егорович как раз в этот момент, ничего бы и не было — он, мол, съездил бы в город по-людски, вдвоем с Николаем Ивановичем. По словам же Егоровича, виновата была Лешкина тетка Настасья да его, Егоровича, старуха, которых сунуло так не вовремя.
— Миколай Иванович, ты бы взял меня в город-то? — Настасья и старуха Егоровича давно стояли над мужиками, держа руки под ситцевыми передниками. — В город-то, говорю, направишься, дак взял бы! Я одна-то боюсь, да и билета на паровоз не купить. Вот и бумагу на тебя принесла. Из конторы.
— В какой город? — ругнулся бригадир. — Я и не собираюсь никуда, сенокос через три дня.
— Да я ведь в конторе была, там говорят — тебя в город на совещание направили. За премией. Вот и бумажку со мной послали.
Бригадир взял командировку, прочитал.
— Ну, точно! — вскинулся Лешка. — Зря, что ли, пропечатали? Я тоже поеду, надо гармонью купить.
— Мне бы тоже… — Егорович поглядел на свою старуху. — Зять Станислав в гости зовет. На внучку поглядеть… Кадушка рыжиков есть, продать да зубы вставить бы…
