Человек возился в саду и в сарае. Увидел, что Анина мама пришла к нему одна, и перестал возиться. Сел за стол под сосной.
— Ну что? — спросила Анина мама.
И они посмотрели друг на друга. Анина мама села за стол напротив. Помолчали. Солнце садилось. Тепло. Где-то за деревьями, в санатории, начинались танцы, и слышалась музыка — издалека она казалась красивой и задумчивой.
— Ты меня, конечно, не помнишь, — начала Анина Мама.
— Почему? Помню я тебя прекрасно. Я всегда все помню, — словно пожаловался человек.
— Если бы ты знал, до какого края дошла Елена после твоего исчезновения, — сказала Анина мама и закурила, морщась — от дыма ли, от воспоминаний. — До какой нищеты, и физической и духовной. Иногда она по два-три дня жила у меня, и мы даже не разговаривали…
Человек положил руки на стол и щекой на стол лег, отвернулся. Заскучал.
— И не потому, что она все время или пила или бредила. Просто я не могла сдержать слез, глядя на нее. И когда она уходила, исчезала, всегда под утро, на рассвете, в мороз или летом… Заболевала и была разбита на несколько дней.
Помолчали опять.
— Ты понимаешь, что это все ты? — негромко, как бы мимоходом спросила мама. — Ты знаешь, что с тебя спросится?
Человек не пошевелился.
— Негодяй, — также мимоходом и негромко сказала Анина мама. Встала и забрала пачку сигарет со стола.
И тут нервы ее не выдержали.
Застонав от ярости, она принялась колотить человека худыми острыми кулаками, таскать за волосы, теребить за одежду.
Он не противился, не пытался защищаться.
Устав, женщина заплакала, и человек обернулся к ней, глядел безумным, горячим от слез взглядом.
Плакали вместе, держась друг за друга, обнявшись. Долго. Хорошо плакали. Потом умывались из железного рукомойника. Анина мама пригладила волосы, высморкалась в платочек и сказала:
— Уезжай отсюда, а?
Человек очень тихо ответил:
— Нет.
