Пфайпфер вспомнил сороковой год, Грецию, когда он впервые встретился с Куртом, тогда совсем юным майором ваффен СС – командиром разведывательного батальона лейбштандарта "Адольф Гитлер". Курт всегда был щеголем. Но если внешний лоск многих армейских офицеров из старинных немецких фамилий сопровождался ужасным высокомерием к простому солдату, то уж именно Курт умел построить отношения среди эсэсовцев таким образом, что все они чувствовали себя братьями одной очень большой семьи.
Пфайпфер вспомнил, как приближаясь к Афинам, они попали в горах под сильнейший перекрестный огонь, из под которого надо было немедля уходить и выводить солдат.
Эсэсы – тогда еще не все обстрелянные, залегли в придорожный кювет и не могли оттуда высунуть своих голов. И Курт первым перебежал шоссе, и крикнув, – А ну за мной! – сам вдруг закидал кювет со своими перетрусившими солдатами двумя парами гранат… Эсэсовцы пулей выскочили из укрытия, перебежали шоссе и были спасены.
С той поры за Майером прикрепилось прозвище – "быстрый". Второе прозвище – "танк" появилось уже в сорок первом – в России.
А теперь на дворе весна сорок пятого. И вот он – самый молодой в рейхе генерал войск СС – бригадефюрер Курт Майер – командир танковой дивизии "Гитлерюгенд" – сидит теперь за столом в спортивном зале провинциальной венгерской гимназии.
Сидит и пьет кофе, сваренный его денщиком ротенфюрером Гюнше. Злые языки говорили, что, переведя рядового связиста Оскара Гюнше в денщики, Курт тем самым бросил вызов всем фанатичным наци. Ведь кому не известно, что в адъютантах у фюрера бессменно с сорокового года служит однофамилец его денщика – майор СС Отто Гюнше… Такие демарши впрочем стали возможны только после открытого неповиновения уже обезумевшему фюреру их командира танковой армии оберстгруппенфюрера Зеппа Дитриха, когда в ответ на очередной истерический приказ Гитлера – оставшимися в трех дивизиях шестьюдесятью танками штурмовать и опрокинуть в Одер армию генерала Баграмяна с ее по крайней мере – пятьюстами танками – Зепп велел всем офицерам срезать с кителей ленточки "Лейбштандарт", сложил их в ночной горшок и отослал в ставку.
– Ну что, Пфайпфер, плохи дела? – спросил Курт, прихлебывая кофе из тонкого немецкого фаянса.
– Плохо… Надо решаться, Курт.
Дела и действительно были – хуже некуда. В штабе шестой танковой армии, откуда только что с пакетом приехал бригадефюрер Иоахим Пфайпфер, сквозь слезы шутили, что она потому и шестая потому что в ней осталось всего шесть танков. А с юга и с востока на них наседали по крайней мере девять полнокровных советских дивизий, из которых три были танковые, имеющие по сто пятьдесят единиц брони в каждой. И это при полном господстве русских в воздухе.
– А что у нас на Западе? – не прекращая отхлебывать кофе спросил Курт.
– До американцев триста километров, – ответил Пфайпфер.
Курт склонился над картой. Он закурил и стал пальцем водить по трехкилометровой карте, повторяя все изгибы дороги, по которой, как уже понял Пфайпфер – им теперь предстояло идти на Запад, чтобы сдаться американцам.
– Нам ничего не остается, Иоахим! Нас раздавили. Нас не победили, а по-азиатски завалили трупами своих азиатских солдат. Нас просто придавили к стене.
– Никто тебя не осудит, Курт, ты только отдай приказ.
– Приказ будет завтра утром, а пока – пускай они отдохнут.
Майер допил кофе, резко поднялся из-за заваленного оперативными картами стола и перешагивая через тела спящих солдат, вышел наружу. Приложив ко лбу ладонь, он посмотрел вверх.
Там в еще холодном, но бесконечно голубом мартовском небе, высоко – высоко, так высоко, что до земли не доносился даже рокот моторов, бесшумно оставляя за собой инверсионный след, на их с Пфайпфером Германию летели эскадры американских крепостей. Одна за другой. Они шли волнами, по пятьдесят машин в каждой эскадре.
И каждая крепость В-17 несла в своих бомболюках по пятнадцать тонн смерти.
– Будьте вы прокляты, – прошептал Курт Майер, может впервые в своей в общем недолгой жизни о чем то пожалев.
