Николай Жаробин ехал в Сталинград справедливо полагая, что Новый год будет встречать на позициях.
Сразу после командирских курсов из далекого сибирского городка, известного разве только тем, что в Гражданскую в нем была столица Колчака, Жаробина в новой офицерской шинели с двумя заветными лейтенантскими кубиками в петлицах, направили в Горький. Вернее под Горький, где спешным порядком, среди прочих, формировалась и новая Сто сорок вторая стрелковая дивизия. И Кольке… нет, теперь уже не Кольке, а лейтенанту – Николаю Жаробину в виде исключения, с учетом того, что он жевал солдатскую кашу не много – ни мало, а с тридцать восьмого, дали рекомендацию на ротного командира. Как сказал начальник курсов полковник Мозговой, "по совокупности положительных качеств". Во как! Его однокурсники все "ваньками взводными" пошли, а он целым командиром стрелковой роты. А это между прочим, по штату – сто восемнадцать человек подчиненных, до зубов вооруженных восемью ручными пулеметами, двадцатью четырьмя автоматами, шестьюдесятью четырьмя винтовками и двадцатью двумя пистолетами… Об этом думал Колька, покуда лежа на нарах в задымленной теплушке целых четыре дня и ночи добирался до Горького.
Но на месте, как и всегда это случается в жизни, все получилось не так, как виделось в мечтах. Уж насмотрелся Колька всякого русского бардака, но такого, как был в лесу где расположилось "хозяйство Данилова", то есть вновь формируемая Сто сорок вторая стрелковая, он себе не представлял.
Померзших и завшивленных дистрофиков, в основном из числа узбеков – здесь ежедневно хоронили десятками… Вооружения получили разного, но не штатного и не в комплекте. Так вместо положенных автоматов и ручников, пехота комплектовалась традиционными "мосинками", а станковых "максим-максимычей" не доставало даже для комплектации пулеметных рот… Колька уже приуныл. Особенно когда увидал свое войско, состоявшее из трех взводных – младших лейтенантов, пороха ни разу не нюхавших, и вообще… Один – придурошный – из школьных учителей – офицер запаса, другой в очках, на контрика похожий – сынок профессорский из Питера, а третий – списанный по здоровью из летного училища. У него что то с вестибулярным аппаратом, в красные "соколы" не сгодился – в небе на немца летать, а в пехоту, значит, сойдет!
Солдаты, впрочем, оказались и того хуже. Треть – узбеки, по русски ничего не понимающие. Из них половина перемерла по дороге сюда. Их прямо из степи как они были в халатах, так вагонами и повезли. А в вагоны там в Фергане- тоже умники из отдела военных сообщений – не знали что ли куда везут – печек не поставили! И поморозили узбеков насмерть. А теперь эти, что доехали – на них смотреть без слез нельзя. И не потому что Коля Жаробин такой жалостливый – черта с два! А потому, что ему за себя страшно и обидно, что с таким войском живо под трибунал угодишь – дадут задачу взять высоту, а с такими лейтенантами да солдатиками – не то что высоту у немцев – баню нетопленую у баб не отобьешь!
Узбеки, не успев добраться до передовой, вымерзали и падали от дистрофии и дизентерии. Без валенок, в ботинках с обмотками, да и в шинелях что на морозе за двадцать, были не самой лучшей на свете одеждой, такое войско нельзя было считать боеспособным абсолютно ни с какой точки зрения.
На сбивание рот и взводов дали неделю. Колька пару дней побегал по полигону со своими, да потом понял, что перед смертью не надышишься. И два дня потом пил водку в землянке с начштаба батальона капитаном Мыльниковым – фронтовиком, изрядно повоевавшим в сорок первом под Вязьмой и Нарофоминском. У Мыльникова и ордена были – Красной Звезды и Красного Знамени. Он водку пил, потому как рассчитывал на комбата, но СМЕРШ видать не простил ему трех недель проведенных в окружении… Не доверял.
