Когда они занимали места на скамье, оркестр играл «Чикагскую красотку». Музыка любого рода оставляла Себастьяна равнодушным, но зато ему нравилось наблюдать, с каким вниманием ее слушает Элизабет. Он не сводил с нее глаз, пока жена смотрела на оркестр. Ей не так давно исполнилось тридцать два, она была намного моложе его.
По прошествии некоторого времени Элизабет почувствовала на себе его взгляд.
— Что такое? — встрепенулась она.
— Ничего.
— Тебе надоело?
— Как мне может надоесть?
Жена улыбнулась ему и снова повернулась к сцене, где сорок оркестрантов под руководством Соусы переворачивали страницы нот, готовясь грянуть очередной марш. Элизабет чуть склонила голову, подставив щеку под дуновение прохладного, дующего с запада бриза, и сердце Себастьяна защемило.
— Отец как-то пообещал мне купить целый оркестр, — сказала она.
— Одни инструменты или вместе с оркестрантами?
Элизабет не заметила иронии и продолжила:
— Правда, цена оказалась такой, что мне пришлось ограничиться обучением игре на одной только виолончели. Это было еще до того, как он потерял весь свой капитал.
Типичное предложение для ее отца. Когда у него водились большие деньги, их семья жила в одном из самых роскошных домов к северу от Маркет-сквер. Не самый престижный район, где селились выскочки-нувориши. Большую часть своего детства Элизабет провела в особняке на Шестнадцатой Северной улице в окружении богатых соседей, таких как Стетсоны и Гимбелы.
Несмотря на свое более чем скромное происхождение, отец Элизабет был ужасным снобом, непоколебимо придерживавшимся своих привычек даже после финансового краха. Себастьян пришелся ему не по вкусу — иммигрант, бывший католик с еврейским именем, слишком старый для Элизабет. Когда же он узнал, что Себастьян работает на почасовой ставке в агентстве Пинкертона, то и вовсе невзлюбил его. В то время Фрэнсис выполняла роль посыльного — курсировала между домами, передавая влюбленным последние новости.
До двадцати лет Элизабет жила принцессой в царстве нувориша. У нее имелись свои лошади и служанка. Однажды она провела Себастьяна мимо своего дома. Тот оторопело глазел на роскошный старинный особняк, Элизабет же, отвернувшись, крепко держала его под руку. Зрелище было незабываемым.
— В чем ты больше всего нуждаешься? — внезапно спросил Себастьян.
— Мне ничего не нужно. — Она посмотрела на него. — Я самая богатая женщина города и я ни по чему не скучаю.
Оркестр грянул «Набат свободы». Мужчины притопывали в такт музыке, женщины махали программками. Закончив марш, Соуса, невысокий худощавый человек в пенсне, с заметной лысиной и линкольновской бородой, повернулся к зрителям и изящным поклоном поблагодарил их за аплодисменты. По случаю воскресенья на нем был белый костюм и белые же перчатки.
Присоединяясь к аплодисментам, Элизабет наклонилась к Себастьяну и спросила:
— Ты не хочешь ничего больше рассказать?
— Мне нечего прибавить, — отозвался Себастьян.
— Я спрашиваю не ради себя, — продолжила Элизабет, — а ради Фрэнсис и Роберта. Как я смогу их подготовить, когда сама ничего не знаю?
Себастьян отвернулся, глубоко вдохнул, медленно выдохнул, раздумывая, как ему поступить. Он не любил посвящать жену в свои профессиональные тайны, но в данном случае она, несомненно, была права.
Он ответил:
— Дело касается двух братьев одного парнишки-ирландца, которого я помог выследить. Мне сообщили, что его должны казнить.
— А его братья разыскивают тебя, — резюмировала Элизабет.
— Разумнее всегда быть начеку.
— Так они разыскивают тебя? — повторила Элизабет.
Он не хотел делать паузу, она получилась сама собой.
Короткая, секундная задержка, мгновенно выдавшая его.
— Нет, — пробормотал он, сожалея, что ему приходится хитрить, пусть и непроизвольно.
Вдруг, словно из ниоткуда, перед ним возникла ее рука с зажатым в ладони вчерашним телеграфным сообщением, невесть как к ней попавшим. Что означало только одно — все это время жена знала правду. На помосте Соуса взмахнул дирижерской палочкой. Элизабет ждала, подняв брови.
— Да, здесь я выступаю в роли детектива, — уныло промолвил Себастьян.
