Лондонское Хайгейтское кладбище, расположенное на холме с одноименным названием, не всегда являло собой пример романтического упадка. В то время оно было градом праведно живших и тихо усопших, частным владением, порядок в котором поддерживали отличные садовники. Могилы, что теперь поросли бурьяном и покрылись плющом, тогда возвышались на склоне с аккуратно подрезанной травой. Сегодняшние неухоженные и забытые, покрытые пятнами последние приюты сверкали чистотой и напоминали провинциальные банки с драгоценными авуарами в виде останков. Старинные мраморные памятники матово блестели и выглядели как новые. Там, где теперь лежит грязь и мох покрывает обломки, стояли каменные вазы с цветами. Аккуратно убранные вьющиеся дорожки, выходившие из затонувших катакомб Ливанского погребения, поднимались вверх, откуда Лондон просматривался до самого Ист-Энда.
Женщине путь был, несомненно, известен, но девочке — еще нет. Она семенила рядом с матерью, во все глаза рассматривая незнакомое место. Оно очаровывало и в то же время тревожило ее. Девочка словно очутилась в сказочном царстве, прекрасном, но бесцветном и безжизненном.
Тропинка, посыпанная мелким гравием, сверкающим от росы, все уходила и уходила вверх, затем вдруг выровнялась, и мама с девочкой очутились на ровной площадке. Они шли мимо памятников, каждый из которых являлся плодом нездорового воображения, — мраморных плачущих женщин, пылающих гипсовыми языками факелов, ангелов с распростертыми крыльями и руками, воздетыми к небесам, величественно застывшими, словно проклятыми в момент наивысшего восторга.
Девочка не понимала, зачем она здесь. В руке она несла крошечный букетик цветов — его дала мама перед выходом из дома. Девочка подозревала, что скоро ей нужно будет отдать букетик. Эта мысль ее не беспокоила, напротив, она давно устала сжимать стебельки.
Ей показалось, что мама наконец нашла то, что искала. Памятник, возле которого они остановились, был не из больших, но зато самым интригующим. На постаменте высотой фута в два высился гранитный саркофаг со скошенной по краям крышкой. Каменотес тщился придать ему классическую форму, но общий вид его получился неказистым — саркофаг слишком напоминал перевернутую ванну.
У подножия могилы лежала каменная собака неопределенной породы. Морда ее была опущена и покоилась на лапах. Скульптору удалось вложить в ее выражение столько тоски и горести, что девочке вдруг представилось, что из печальных глаз собаки льются… нет, она была каменная и плакать не могла. Да и глаз у нее не было, одни каменные кружки. Девочке очень хотелось потрогать тело собаки, гладкое и мускулистое, но она боялась дотронуться до него, не убедившись прежде в том, что она на самом деле сделана из камня.
На краю гробницы, прямо над фигурой собаки, располагался круг с вырезанным на нем профилем мужчины. Круг напоминал старинную чеканную монету с головой короля.
— Мама, а кто тут лежит? — спросила девочка.
— Замечательный человек, — ответила женщина. Лучший из всех, кого я знала.
Девочка, успокоившись, снова посмотрела на памятник. Каким бы тот человек ни был, он сделался историей, где жили самые разные люди, но все они были не совсем настоящими.
Мама попросила девочку оставить на могиле цветы, и та положила их на цоколь. Затем мама передвинула букетик к центру, повернув стебельками к ногам. После этого она на шаг отступила от памятника и долго молча стояла.
Девочка переминалась с ноги на ногу, пока мама не дернула ее легонько за ручку. Девочка замерла. Она боялась пошевелиться, думая, что, если она начнет двигаться, мама снова одернет ее, и ей придется опять долго ждать момента, когда они уйдут отсюда, а потом еще и еще дольше, и так всегда стоять здесь.
Чтобы чем-то себя занять, девочка принялась наблюдать за птичкой. Она то улетала, то снова возвращалась. В последний раз она прилетела, держа в клювике маленький прутик.
Девочка подумала, хорошо ли она поступит, если возьмет немного цветов с одних могилок, где их много, и положит на те, где их вовсе нет.
— Пойдем домой, — сказала наконец мама и взяла девочку за руку.
