Клуб, в который направился Сэйерс, считался истинно джентльменским. Он занимал особняк викторианско-итальянского стиля, окруженный причудливым металлическим забором, в самом центре города, на Ист-Франклин. Все здание находилось в полном распоряжении клуба, членами которого среди прочих были люди заметные и влиятельные. Правила, определяющие членство клуба, отличались сложностью и витиеватостью. Устава клуба как такового не существовало.
В клуб могли вступить только мужчины. Приличные дамы, возвращаясь из церкви домой и проходя мимо здания клуба, предпочитали отворачиваться от него, поскольку даже смотреть в его сторону считалось для женщин недопустимым. О нем не говорили в обществе, понимая, что все происходившее в клубе не должно выходить за пределы его стен. Клуб воспринимался как место, где мальчишки, среди которых были и банкиры, и владельцы фабрик, и военные, и бездельники от церкви, оставались мальчишками.
Одетый во фрак, взятый напрокат в «Бижу», получив несколько ценных советов от одного из завсегдатаев клуба, Сэйерс протиснулся сквозь узкие ворота. Он решил разыграть из себя джентльмена, для чего приготовился говорить с английским акцентом. Напомнив себе в очередной раз о необходимости снимать цилиндр, дополнявший образ, Том пошел к дверям клуба.
Путь ему освещали горящие факелы, установленные на кронштейнах с обеих сторон двери. Чернокожий швейцар взялся уже за ручку двери, дабы впустить Сэйерса, но всмотрелся в его лицо и не узнал в нем постоянного посетителя. Сэйерс воспользовался данным ему советом, сказав, что идет по приглашению судьи.
Завсегдатай не ошибся в выборе покровителя.
— Судьи Кратчфилда? — перепросил швейцар с почтительностью, граничившей с тревогой, вытянулся и, не задавая лишних вопросов, пропустил Сэйерса.
Тому оставалось только надеяться, что швейцар не скажет судье, в случае если он появится, о его таинственном приглашенном.
Он зашагал по мраморному полу холла к широкой винтовой лестнице и поднялся на второй этаж, на галерею, над которой нависала стеклянная куполообразная крыша, отделанная витражами. Второй швейцар, поклонившись, принял у него цилиндр.
«Теперь куда?» — задумался Сэйерс и остановился. Он выбрал ближайшие двери и оказался в большом, наполненном свежим воздухом помещении размером с гимнастический зал. Использовать его, впрочем, можно было и как танцевальный, и как банкетный.
Следующие две двери ввели его в ресторан с массивными столами, накрытыми простыми льняными скатертями, и тяжелыми дубовыми креслами, специально только для мужчин. В бильярдной, куда гости входили через небольшой арочный переход, закрытый портьерой, над пятью столами светили электрические люстры. На четырех столах шла игра. Сэйерс немного постоял, наблюдая за игроками. Никто не обратился к нему, не поприветствовал.
В последней комнате, скудно освещенной, с большим камином в углу, располагался бар, самое оживленное место в клубе. В сигарном дыму сидели на диванах, а большей частью стояли группами, спиной друг к другу, хорошо одетые мужчины и вели оживленный разговор. О чем бы ни шла речь, громкие уверенные голоса свидетельствовали о всегдашней правоте. Над камином висело старинное оружие и доспехи — перекрещенные щиты, копья, мечи и шлемы, а в центре находились современные часы, казавшиеся нелепыми в таком окружении.
Комната явно давно не проветривалась, а камин постоянно топился, отчего воздух в ней сделался густым, а духота казалось липкой. Не задерживаясь в дверях, дабы не привлекать к себе внимания, Сэйерс направился сквозь толпу. Случайно он задел локоть крупного мужчины, внушавшего что-то своим немногочисленным слушателям. Рука его, державшая рюмку, дернулась, и несколько капель напитка пролилось через край.
— Поосторожней! — рявкнул здоровяк, поворачиваясь к Сэйерсу.
— Прошу меня извинить, — проговорил тот, но мужчина определенно не собирался останавливать поток грубостей.
— Смотри, куда идешь, а если не видишь, то смойся с моих глаз. Мне плевать, кто тебя сюда пригласил.
Очень высокий, с бочкообразной грудью и похожей на яйцо, заостренной кверху длинной головой, в желтоватом костюме, такой же рубашке и жилетке, любимой одежде плантаторов, с напомаженными усами, он выговаривал бы Сэйерсу и дальше, если бы за того не вступился другой мужчина. Не дав Сэйерсу ответить, он встал между ними и четко произнес:
