Бабы, кому благоволила боярыня, сидели в кружок. Вязали, шили и штопали. В этом шатре грубые и горластые разбойничьи жёнки-мало́хи становились нежными скромницами. Комнатными девушками при дворе, доверенными госпожи.
– А как быть велишь, матушка, коли негде взять его? Ореха морского?
– Да свежего…
Боярыня досадливо сложила книгу, не убирая, впрочем, со страницы пухлого пальца. Из-под драгоценной кички на плечи спускались две косы: зримый знак распутства, носимый с вызовом, как венец. Косы были тугие, чёрные, не иначе мытые вороньим яйцом, изгоняющим седину.
– Ну вот что мне с вами, простынищами, делать? – вздохнула она. – Учу вас, учу!.. Ореха тебе нету морского! Гульника в озере налови. Ещё и горечью не надо будет давиться.
– А где… ступку бы яшмовую…
Боярыня закатила глаза:
– От глупости, как от горба, только домовина избавит. К Марнаве своему приластись, добыл чтоб! Сумеешь приласкаться, он тебе украдёт, купит, сам вырежет. Сноровку, поди, не всю растерял?
Малохи напряжённо внимали. Усваивали премудрость. Легко ли с умишком, нажитым за прялкой да у печи, тонкости обольщения постигать!
– Матушка… сама ты как вельмож улещала? Ведь они тебе в золотых коробочках… из-за моря, из-за синих лесов предивные снадобья…
Боярыня вытащила палец из книги. Зрелая, ухоженная красавица, видевшая таких и такое, что разбойничьим дру́женкам Боги и во сне навряд ли покажут. Мечтательно уставила взгляд под войлочный кров, где порхала в токах тёплого воздуха, вертелась деревянная птица. Улыбнулась, перебирая былое. Мальчишескую простоту великих мужей. Свои подвиги любодейства. Бабоньки не смели дышать. Вошла служанка Чага, открыла рот, на неё зашипели.
– А я, – наконец промолвила боярыня, – каждому возлюбленному свою красу нетронутой подносила.
Потрясённое женство сперва ушам не поверило. После одной грудью выдохнуло:
– Да как?..
Кука усмехнулась:
– Много способов есть. Думаете, если вы умом не дошли, значит, никому не управиться? Вот что книга гласит. – Она привычно перевернула листы, жёсткие, покоробленные сыростью. – «Если ждёт тебя строгий жених, а ты боишься злочестия, налови голодных пиявиц да приложи не скупясь. Пиявицы, насосавшись, тело сожмут и кровавые печёнки покинут. Кто потом ославить решится, будто не честна в опочивальню вошла?»
Малохи, забыв рукоделье, слушали жадно. Сколько же всего хранили страницы, постижимые лишь для боярыни! Сколько тёмного, запретного и манящего, словно огоньки над трясиной!
– А заползут? – пискнул робкий голосок. – Заползут если?
Кука снова закатила глаза, дивясь неразумию. Посмотрела на говорившую, как на дитя. Соизволила наконец заметить служанку:
– Тебе что, Чага?
Молодёнка была из тех, что в родах и материнстве не вянут. Статная, крепкая, оглоблей не перешибёшь, щёки кровь с молоком, глаза телицы, только ресницы подкачали, слишком белёсые. Чага ответила густым голосом, каким песни петь, чтоб в другой деревне пугались:
– Дозорные бают, матушка! Лутошка полем бежит.
Полем она бесхитростно именовала болото. Боярыня Кука собралась было задать ума, не успела. Полсть откинулась, повеяло холодом – вошёл сам вестник.
Медные усики, молодая бородка, сильные плечи. Кто б узнал пугливого паренька, прибившегося к телепеничам два года назад! Сметливого новичка давно уже величали Лутоней. Прежнее имя дозволялось вожаку да подглаварю Марнаве. Эти всей шайке отцы, любого как хотят, так и зовут. Что до баб, Лутошка остался Лутошкой только для Чаги, потому что ей кол на голове затесать было проще, чем новому научить. И ещё потому, что она делила с ним ложе.
Лутошка ударил боярыне Куке малым обычаем:
– Мир на беседе, матушка! Вели столы-скатерти готовить добрым молодцам к возвращению.
Боярыня отложила книгу, заботливо подалась с подушек вперёд:
– Все ли живы, все ли в добром здравии с промысла едут?
Потеряв Кудаша, она завела обычай спрашивать не о подвигах и добыче, только о здравии.
– Ну что, все живые, – ответил Лутошка. – Одна беда, батюшку Телепеню подраненного везут.
Боярыня ахнула. Схватилась за сердце. На лице сразу проступил истинный возраст.
– Слыхали, дурищи? – накинулась на приближённиц. – Телепенюшка за вас раны тяжкие принял! Лыжи мне скорей! Встречать побегу, все язвы кормильцу повью, боль уйму…
