– Волей не отдаёшь, неволей возьмём!
Самого сцапали за уши, за волосы, принялись «красить лоб» – потчевать щелбанами, от души, чтоб крепче запомнил. Винный не терпел унижения, рвался из рук, его усмиряли.
– И то пожалели, штаны оставили!
– Говори: виноват, да лоб подставляй!
Снаружи, комкая шапку, смиренно вошёл босомыка. Дождался позволения, с поклонами приблизился к дармовому столу, куда блюдницы складывали обрезки, остатки. Согласно общему разумению, там потчевал скудных святой царь Аодх. Тот, что одевал сына в простенькую рубашку, пускал играть с уличными детьми: устрашись, чужестранец, пинать маленького оборванца!
Нищий поклонился образу над столом. Прилично взял, сколько убралось в горсть. Поклонился ещё, направился вон.
Людское кольцо раздалось. По полу на четвереньках пробежал полуголый человек, вскочил, бросился с кулаками назад. На пути возник Харлан. Единственной ладонью встретил занесённую руку, что-то сделал, быстро и незаметно… проигравшийся, взвыв, кувырком вылетел в дверь.
– Памятуй впредь: игра предатель, – проводили раздетого. Кто-то додумался продолжить:
– Зато кистень друг.
– Ну тебя, на свин голос будь сказано!..
– А то что? Кого от игры силой гнать надо, чтобы последние штаны на теле унёс, тот и в шайке корысти не доищется.
– Оно верно, только сперва дубинкой по головам намахаться успеет. А в лодыжки проехал, одного себя обидел.
– А у кого жена? Дети малые?
– Бабе поделом. Умей мужа придержать, коли соблюсти себя не способен.
– Вон Кокурина баба уж как к мужу ни плакала, чтоб сына признал…
– И богато выплакала?
– Люди бают, побил.
– Неладно…
– Неладно. А и мужа с женой разбирать не рука.
Двое мужчин за неприметным угловым столом окликнули жавшихся в сторонке подростков:
– Идите-ка сюда, малыши.
Ребята немного смущённо двинулись в ту сторону.
– Ты за мной, – придержал старшенького харчевник. – Пошли, снедного дам.
Младшие приблизились к столу, поклонились.
– Право тебе ходить, господин великий законознатель… И тебе на все четыре ветра, дядя Машкара.
У того под рукой челом вниз лежал неотлучный снаряд: вощёная цера с костяной палочкой для письма. Отрок, державшийся впереди, вежливо спросил:
– Открыл ли что нового в судебне, дядя Машкара?
Мужчина улыбнулся. Седые волосы, ничем не примечательное лицо… если не всматриваться в глаза, мерцавшие пламенем жирника. Они помнили солнце и удержали его свет, не померкнув с годами, следя, как ручейки судеб звонко плещут на перекатах и глохнут, исчезая в трясине. Между Машкарой и Цепиром на столе была рассыпана зернь. Прямоугольные костяные пластинки, одна сторона чистая, другая узорная. Странно, костяшки были явно разложены не для игры.
– Я видел, – ответил отроку Машкара, – как сытый кот поломал крылья залётному воробью и даже сам есть не стал, слишком торопился к сметане. Теперь уже никто не услышит песенку, которую воробьишко мог бы нам прочирикать. И ведь мы даже не знаем доподлинно, он ли склевал хлебные зёрна.
Паренёк долго молчал, глядя в пол. Думал. Поглядывал на Цепира.
Машкара заговорил снова:
– Я видел, как молодые коты храбро кидаются на злых крыс, дают им отряха. Однако после зарастают жирком.
– Дяденька…
Машкара вскинул руку. В крытом дворе, где шёл торг, затеялся шум, поднялась громкая ругань. Любитель узлов склонил голову, с предвкушением взялся за церу. Писать, правда, так и не начал.
– Сколь мало изобретательны эти люди, – разочарованно вздохнул он погодя. – Кто поверит в их торговую и воинскую смекалку, если они даром губят красное слово… Говори, дитя. Что ты хотел?
Мальчик подумал ещё, собрался с духом, начал заново:
– Дяденька Машкара… Подсказки прошу. Сытый кот и воробушек… Мог ли что-то сделать видевший всё это котёнок?
«У которого пока не то что когтей – даже вслух мяукнуть не позволяют…»
Взгляд Машкары потеплел.
– Котёнок, – сказал он, – мог дать паутинке случая пролететь мимо. Но, вижу, он изловил её и намотал на усы.
Хромой царедворец смешал зернь на столе. Посмотрел на притихших подростков, спросил о другом:
– Чей стяг ходили смотреть?
Ребята встрепенулись, начали переглядываться. Если Невлин сведает об их вылазке, то не от Цепира. Это они давно поняли. К тому, что законознатель, в точности как Космохвост, обоих видел насквозь, – привыкнуть не удавалось никак.
