«За обоих нас я раны приму…»
Надо было видеть, как Светел крушил цепи, вросшие в тюремную стену! Подвернись под руку настоящие, и те разметал бы. Вот победно воздел кулаки, мало не снеся низкий кров. Потянулся на милый север, всё медленнее, слабея, увязая в снегу. Упал наконец, но и тогда приподнялся, простёр к родным холмам руку!
Глядя на Светела, Небыш сам взмывал выше головы. Посрамлял всё прежде достигнутое. Гусли кликали лебедиными стаями. Рокотали воинским кличем. Отзывались голосами близкой подмоги.
И всем было ясно: Воеводу несли на щитах покалеченного, изнурённого, но живого. Мчали в тепло родимого дома, где ждали мать с бабушкой и братёнок. Кто бы убедил далёких потомков, что песня подсказывала совсем иную кончину! Славнуки жаждали совокупной силой душ, чтобы Воевода вернулся. Стало быть, на самом деле так и свершилось. Ибо лишь так было правильно и хорошо!
…Когда воздух медленно перестал трепетать послезвучанием гуслей, а калашники вернулись в привычный мир, Светел сказал то, что только возможно сейчас было сказать:
– Дядя Летень, у нас разное бают…
Пришлось повторить несколько раз. Витязь наконец понял:
– О чём?
– А в которую войну это было. Одни говорят, когда Ойдриговичей отваживали. Другие… – Светел помолчал. – Другие… Прежних памятуют.
Летень пожал плечами:
– Крыло тоже Кербогу спросил, когда песню перенимал. Тот ответил: века считать без толку. Важно, что́ люди в сердце несут.
– А всё же?
– Кербога обмолвился, будто однажды пришлось ему много старых книг перечесть. Инно повести встретились, каких дотоле не знал. Про царей с царевнами да откуда великие имена повелись… В тех книгах и про мост Кровавый повесть была. С тех пор мы, когда там бываем, Воеводе кланяемся. И песней Кербогиной ему славу поём.
Калашники молчали. Переглядывались. Было зябко и жутковато. Шатёр с маленькой жаровней стоял один-одинёшенек, до ближайшей деревни – полсуток во все лопатки бежать.
«Возле моста никаких стен нету, – раздумывал Светел. – Может, иначе петь надо? „Не пропустив врага на Вен“… – и сам испугался: – Это я, околотень, кого поправлять вздумал?»
Гарко будто подслушал:
– Люди сказывают, андархи тоже про Воеводу поют. Только у них он будто бы с хасинами дрался.
Парни заулыбались:
– Пусть врут. Мы-то знаем.
Светел взял остывший уголёк, написал на ладони, показал Летеню.
– Боязное ремесло у Кербоги, – задумчиво проговорил витязь. – Когда твои песни расходятся, как круги по воде, одного слова хватит, чтобы язык усекли. Как деду Гудиму.
Небыш разворошил угли, спросил своё:
– Так Воеводу что… правда в железах? На торг рабский?
Светел кандалами замкнул на руках пальцы, угрюмо нахохлился. Повторил спотыкливый шаг пленника. Витязь кивнул:
– Это Кербога для красного словца вставил. Победное войско вёл Гедах, сын семьи, которую теперь зовут праведной. Он вспомнил о благородстве. Взял пленника в дом, приказал ходить за ним то ли жене, то ли сестре. Она, говорят, Воеводе потом сбежать помогла.
Гарко спросил:
– А правда, будто у царей временами дети родятся… точь-в-точь Прежние? Темноволосые, зеленоглазые?
Ребята стали смеяться:
– Отомстил Воевода!
– Андархи нам полторы деревеньки оставили пригульных, а мы им – вона!
– Только мы выродкам смеёмся, а первые Гедахи, говорят, круты были на расправу. Всех убивали.
– Ну и доискались себе на голову Беды. К нам-то брызгами долетело.
Шатёр полнился теплом. Вблизи жаровни даже дыхание паром не клубилось. Витязь оглядел хохочущих парней, всё понял без объяснений.
Один Светел знай хмурился. Повременил, тронул глухого за руку:
– Дядя Летень, а… с Крылом-то что сталось?
Витязь понял только после того, как Светел бросил пальцы к воображаемым струнам и, будто довершив песню, сронил голову на плечо, воздел руку в сторону, отпуская гулы на волю.
– Вот ты про что, – вздохнул Летень. – Нет, парень. Не знаю, как гусельки сиротства дождались. Только пальцы видел поломанные.
– Пальцы? – ахнул Светел. – Кто ж его?.. – Успел отчаяться: – Тоже не знаешь?..
– Это знаю. При мне было.
– Кто?!
– Лишень-Раз.
– Да за что же?..
– А не в час о побратимстве запел, от коего Ялмак отбежал.
