– Светел в Твёрже рос! – оскалился Зарник. – На себя глянь, конопатый!
Сеггар отвесил Косохлёсту подзатыльник:
– Язык прикуси. К святому месту идёшь.
С полсотни шагов только снег скрипел под ногами.
– Худоваты лапки у твоих людей, дядя Сеггар, – нарушил Светел злое молчание. – Придёте в Твёржу, всем вычиню.
Неуступ усмехнулся:
– Ты, что ли, вычинишь?
– Я. А не то новые сделаю.
Сеггар усмехнулся в усы. Кажется, не поверил. Но ничего не сказал.
Перед мостом поезд остановился. Дикомыты сочли непристойным переходить мост в том же направлении, в котором некогда рвались насильники. Русло, погребённое многолетними завалами, вроде не таило препон, но удобное место следовало разведать. Пока бесстрашные парни лазили туда-сюда, раскидывали и приминали уброд, сеггаровичи спустились под самый мост. Встали в кружок у срединной опоры. Пустили по ветру знамя, выпростанное из чехла. Разом воздели к небу мечи.
– Хар-р-га!.. – троекратно отдалось в берегах.
Светел не понял, что это значило, но прозвучало – аж мурашки по телу. Не от страха – от гордости. С завистью пополам. С чувством будущей причастности. Такой жгуче-желанной, что невозможно поверить.
Вот Сеггар обнажил и вскинул к тучам ещё два меча. Не клинками протянул, рукоятями. Словно бесплотной душе взять предложил. Почтить хотел давно сгинувшего воеводу? Который даже имени не оставил, лишь то, что был оборукий?..
– Хар-р-га, – снова единым голосом отозвались витязи. Прозвучало больной скорбью, словно по недавней утрате.
Светел отвернулся, полез обратно на левый берег. Сводить по крутому спуску мычащих, тревожно фыркающих оботуров. Придерживать за верёвочные хвосты тяжёлые сани. Внутри покоился Летень. То ли спал, то ли опять уплыл в неверное забытьё. Равдуша с большухой сторожили у передка: если что, сбросить под полозья железные тормоза. Светел видел, как оглядывались Ильгра и Нерыжень. Вслух сеггаровичи подмоги не предлагали. Доверили побратима, так уж доверили.
Гаркины молодцы упирались коваными лапками, врубали шипы в снег. Хоть надсесться, но срама не допустить.
Светел вдруг представил Рукавицу без снега. Отвесные, неприступные берега. Меж ними – бешеный поток. Свирепый, клокочущий белогривыми падунами: поди одолей! Мост над руслом, тонкие полукружья втрое выше теперешних, погрузших в снегу… А на мосту – бой, смерть и смех. Потому что бабы со стариками одолели последние вёрсты, ушли за Светынь. Сами спаслись, детей увели, не отдали в плен. Мать-река изовьёт течение, откроет брод беглецам, а на врагов плеснёт могучей волной. Значит, всё не зря, и не о чем сожалеть, рубясь в-обе-ручь, ни шагу не удавая над телами павших друзей…
«Где гусельки? Я бы так про тот бой заиграл! До самого неба гулы пустил, чтоб воевода порадовался…»
«Не твоё дело, андарх», – тут же отозвалось в ушах. Стало обидно и горестно. Светел засопел, пуще прежнего налёг на верёвку.
«Вот стану витязям лапки плести, а тебе, Косохлёст, забуду…»
Сеггаровичи за Рукавицу не пошли. Поднялись опять на ту сторону, выстроились цепочкой на самом верху, уже отдалённые, отъединённые от походников речным междумирьем. Грянули клич, высекли эхо, приветствуя то ли поезжан, то ли святой мост.
С другого берега в плетёные щиты плашмя треснули копья.
– Солнышко припомним! – отозвались дикомыты. Клич, рождённый в мальчишеском бою, прозвучал на удивление грозно.
Дружинные повернулись, пошли в закатную сторону, потекли волчьей рысью, вроде неспешной, но отведи глаза, потом не найдёшь. Самой первой бежала Ильгра. Светел вздохнул.
«Вот бы толком расспросить. О воинстве… Как готовить себя… Как через полгода не оплошать… – Спохватился: – Да о чём я! Летеня поправим…»
Под мостом, у срединной опоры, в синеющих сумерках остался мерцать светильник. Его устроили в заветери, чтобы не скоро погас. На ледяных камнях остывали следы кровавых ладоней.
Светел похлопал по косматой холке оботура-коренника. Бык повернул голову, насколько позволял хомут. Протяжно фыркнул. Светел стянул рукавицу с варежкой, пальцами вычистил ему из уголка глаза скопившиеся комочки. Снова оглянулся туда, где уже не было видно Ильгры, Сеггара, Нерыжени.
