«Нет слова такого „я не сумею“. Ты попытайся!»
Надейка, волею Инберна вознесённая из мизинных чернавок, давно забыла дорогу в общую девичью. Крохотный покойчик на третьем жилье Дозорной башни она по деревенской памяти называла клетушкой, хотя в каменной крепости какие клети. Окошка здесь не имелось, да и зачем бы? Только выпускать грево, худо-бедно доходившее снизу. Зато Надейка теплила жирник, не опасаясь попрёков. Рисуй, покуда не свалится на берёсту рука! Притвори дверь – и смазывай барсучьим салом кожицу на отболевших ожогах…
Уже поднимаясь на третий кров башни, Надейка заслышала из своей хороминки голоса.
Она чуть не споткнулась, пронесла костылик мимо ступеньки. Дверь, которую она по глупой доверчивости считала своей, запиралась лишь изнутри. Да и то – до первого крепкого натиска. Такие, чтобы замыкались снаружи, в Чёрной Пятери были наперечёт. И те ключей не ведали месяцами. Стало быть…
«Я высунулась, мама. Голову подняла, пташкой запела, тебя не послушала. Прости…»
Надейка постояла, покачиваясь туда-сюда, мучительно вслушиваясь. Во рту пересохло.
…А Ворон – далеко-далеко… Ноги отяжелели вконец. Надейка всем телом навалилась на костыли.
«И за то прости, мама, что в убёг, как ты, не сорвусь. Куда мне…»
Уже мёртвая Надейка одолела оставшиеся ступеньки. Открыла дверь.
На лавице, воздвигнутой повыше от сквозняков, расселся Шагала. Болтал ногами, гневил Суседушку. Гладил, ворошил Надейкино ложе. Ухмылялся чему-то.
– Наш козёл, крутые рожки, проторил себе дорожку…
Только Надейка Шагалу не очень заметила. В головах, возле короба, склонившись над горящим светильничком, стоял Лихарь.
Он не подумал обернуться на стук Надейкиных сошек. Без того знал, кто пожаловал. Надейка хотела склониться, исполнить должный привет… не возмогла. Так и стояла, делаясь от ужаса всё ничтожней. На лубяной крышке короба, на лавке, на полу валялись берёсты. Травы, буквицы, украсные завитки…
Стень, рассматривая, держал в руках два рисунка. Те самые. Хранимые от недоброго глаза возле укромного тла. Берёста норовила свернуться. Лихарь успел досадливо заломить, чтоб меньше упрямилась.
Вот она, смерть.
На одном листе высился чёрный столб. Тщился затмить белый, бесскверный окаёмок. Надейка избегла внятных черт, обозначила лишь осанку, гордый поворот головы… Лицо запечатлела вторая берёста. Тонкую горбинку носа, прямые длинные брови, гладкие у висков, пушистые к переносью. Глаза – два бесценных камня верила. Красок Надейка не приложила, лишь уголёк, но глаза всё равно мерцали, искрились. Ворон что-то рассказывал, смешной, весёлый, бесстрашный…
– Наш дружочек чисто ходит, в зауголья девок водит… – пел своё лихаревич.
«Прости, мама. Кланяюсь четырём твоим ветрам, батюшка белый свет, прости и прощай. Всех сирот Матерь, прими милосердно… Да повели наконец перестать ему воздух сквернить в клети, где братик песни играл!»
Против всякого ожидания, молитва была услышана.
Лихарь обернулся.
– Цыц, – щунул он наглядыша. Изволил наконец заметить хозяйку покойчика. – А ты, значит, не только цветы из теста лепить… Твоих рук творение?
Надейка торчала на пороге, уставив костылики наперёд. Не могла выдавить звука.
– Чёрный ворон пролетал, крылышками задевал… – еле слышным голосом, тряским от потаённого смеха, вытянул Шагала.
Лихарь просто глянул. Младший вмиг присмирел, прекратил даже ногами болтать.
– Урок для тебя есть, рабица, – словно через силу выцедил стень. – Не совладаешь, изленишься – утоплю.
Мёртвому незачем бояться угроз. Надейка стояла, молча ждала.
Лихарь наконец отпустил её взглядом. Кивнул. Шагала соскочил с лавки, развернул парчовое покрывало. Явилась тёмная от времени, непонятная большая доска. Ученик держал её бережно, как святой образ.
Надейка слепо уставилась на художество. Каменная кладка стен, незнакомые крыши… важные, богато одетые мужи, занятые беседой… солнце над головами… Чуть дальше, на лобной каменной подвыси, мужчина и женщина. Женщина кротко склоняла голову под бело-синим убором. Мужчина, ликуя, воздевал двумя руками дитя в младенческой рубашонке. Показывал народу.
– Будто с тебя, наставник, поличье царское писано, – глядя сверху вниз, упоённо выдохнул Шагала.
