И впервые лёг Зыка в те самые саночки, что столько зим и лет исправно таскал. Лёг хозяйски, достойно. Сложил голову на передние лапы. Жаль, дочкам не успел показать, как ходят в алыке, да что ж теперь.
– Я научу, – на ухо пообещал Светел. Сам встал впереди. Повёз Зыку бережно, осторожно, как тот его маленького возил.
И рассыпался звонкими углями щедрый, жаркий костёр…
По пути домой, а как без того, заглянули проведать Родительский Дуб.
Увитый ширинками исполин высился, как прежде, неколебимо. Каменный отломок торчал в древесной груди, словно копьё, пригвоздившее биение сердца. Жогушка раскинул ручонки, обнял подножие Дуба. Потом влез братищу на плечи. Приласкать морщину, оставленную кончиной отца.
Раньше для этого и ему, и Светелу приходилось тянуться на цыпочки. Теперь достиг без труда. Снегу нападало или подрастает парнюга?
– Бабушка, – сказал Светел, когда впереди встали ледяные валы Твёржи. – Ты заметила?
Равдушино полотенце, давно истрёпанное до узла, вовсе исчезло.
Корениха спокойно кивнула:
– Заметила, дитятко.
– И что будет от этого?
Корениха помолчала, вздохнула:
– А будет, Светелко, то, что будет. Даже если будет наоборот.
Он помолчал, переваривая. Ничего путного не придумал. Оставил бабушку, догнал Гарку, выбившегося вперёд.
– Дело есть, брат.
– Какое?
– А забыть не могу, что Зарник молол. Про битвы… как наши деды андархов… твои деды то есть.
Гарко нахмурился:
– Я ватажок. Я ему за болтки язык выдерну.
– Не о том речь, – сказал Светел. – Это я не смекнул сразу отмолвить. Он давай кровями считаться, а я повёлся, дурак. Надо-то было сказать: как мы врагов повергали, когда одним плечом за воеводами шли! Теперь мыслю… О ту пору ведь всякий отрок воином наторялся, дружинное служение принимал. Потом поистёрлось.
– Поистёрлось, – согласился внук большака.
Светел продолжал:
– Ныне дружину только на купилище и увидишь. Да и то какой-нибудь Ялмак вожаком. Плохо это.
Гарко подумал, вновь согласился:
– Ещё как плохо.
– Песен боевых мы в Торожихе напелись, а вправду натекут, кем заслонимся? Где воинство?
Гарко засмеялся:
– Слепого быка для жертвенного пира заколем, чтоб враги путей не нашли.
– Ага, – сказал Светел.
– Ты к чему клонишь, брат, не пойму?
– А к тому, что не худо бы нам в Твёрже свою дружину уставить. Хоть младшую, если старики слушать не захотят.
– Другие вроде не помышляют…
– Другие нам не указ. А мы вот помыслим! И сотворим! И не такую, как у Ялмака. Правскую! По сердцу себе! По чести прадедовской!
Гарко даже остановился.
– Вона куда хватил! – и догадался, прищурился: – Воеводой, знамо, метишь?
– Не, брат. – Светел мотнул головой, глянул исподлобья, упрямо, глаза горели. – Сам воеводой ходи. Я что… я гусляром при тебе, боевым маячником, пока братёнок мужает.
Гарко задумался.
– Ну! – пристукнул в ладонь кулаком, рукавица о рукавицу. – Значит, другой раз рогожникам зададим! Не уйдут даром!
Светел продолжал, не слушая:
– А Зарника подвоеводой к тебе. Чтобы правой рукой был, заменить умел, коли придётся.
– И знамя сделаем!
Гарко уже перебирал хищных птиц, рыб, зверей, каких мог вспомнить.
– Снегиря, – сказал Светел.
– Почему?
– А я знаю! – подбежал Жогушка. – Я расскажу!
– После расскажешь. Науку воинскую у кого переймём?
– Сами обретём.
– Пожалуй, – усомнился Гарко.
– Ну хоть «мама» кричать не будем, если вдруг что.
Помолчали.
– А после? – спросил Гарко. – Как натешимся берестяными шеломами? Сколько было у нас игр, все помалу прискучили.
– Это не игра…
– Всё равно прискучит. Ещё ты, коновод, на сторону глядишь. Вот уйдёшь, ребята и разбредутся.
Светел числил себя тугодумом. Однако сказанное было так неправильно, нехорошо, невозможно, что его осенило:
– А у дяди Шабарши благословения испросим опасного промысла поискать!
Гарко даже остановился.
– Ух ты, – всего и сумел выговорить.
Светел продолжал, глаза разгорелись:
– Помнишь, купца Бакуню Дегтяря в Торожихе ждали, не дождались? Мы бы другого такого на Светыни встретили. Не трусил чтоб.
– И на левый берег выбежать можно. Загодя сговорившись.
– Как станем воинством искусны, всё как есть и разведаем.
– Кайтар! С Кайтаром уговоримся!
