«Да ведь он умирает».
Санитары замешкались у двери. Мужчина протянул руку к Алене. Она видела под тонкой простыней худые, ксилофонно торчащие ребра.
– Мне – страшно…
Алена шагнула к мужику, нашла и стиснула его руку.
– Я тебя не оставлю.
Санитар крикнул:
– Женщина, отойдите в сторону! Не мешайте!
– Я не женщина, – сказала Алена, продолжая держать мужика за руку, – я – родня.
– Ну если родня, так помогайте тогда! – сердито бросил санитар, ухватываясь за края каталки. – Что-то, родня, мы вас не видели, когда за ним приезжали!
– Я только что узнала, – Алена глядела в глаза санитару. – Вот прибежала.
– Тогда идите в приемный. Сейчас его положат, вы рядом с ним посидите. А то ведь приезжаем – а он дверь даже не может открыть, с дивана к двери ползком полз! Мы уж дверь ломать хотели, с понятыми! Родня!
Санитары катили каталку по коридору. Алена шла следом. Мужик из-под тяжелых век неотрывно глядел на нее. Гардеробщица кинула Алене больничный халат. «И бахилы наденьте! Грязь тут носите!» Алена нацепила на туфли синие бахилы. «Вот я по небу уже иду». Санитары вкатили каталку в палату, Алена вошла за ними, как тень.
Не видела докторов, не слышала голосов. Не уловила миг, когда его и ее оставили одних в палате.
– Сильная боль какая, – сказал мужик сухими губами, к Алене обращаясь. – Я думал, человек не перенесет такую боль.
Алена погрела его руку, как птицу, дыханьем.
Он тяжело, прерывисто вздохнул.
– Ты вот кто такая? Ты не уходи.
– Я не уйду, – сказала Алена. – А ты кто?
– Я-то? – Он облизнул пересохшие губы. – Человек. Если бы богом был – не умирал бы. – Попытался усмехнуться. – Но с тобой я не боюсь. От тебя… покой идет…
Попытался перевернуться на бок.
– Лежи на спине, – сказала Алена и удержала его за плечо, – не шевелись.
– Слушай… а может… ты доктор?
– Я тут нянечка, – неожиданно сказала Алена.
– Не врешь? – Глаза из-под синих, набрякших век обрадованно вспыхнули, просияли. – Я тебя каждый день увижу?
– Каждый день. И ночью увидишь. Я тут буду мыть полы по сто раз в день. Работа у меня такая.
Мужик улыбнулся. Между сухих губ проблеснул золотой зуб.
Алена наклонилась и поцеловала его жилистую, потную, крепкую руку.
Когда он уснул, Алена неслышно вышла из палаты и поднялась на верхний этаж, в кабинет главного врача. Главный рассеянно повел на нее глазами. Беспрерывно строчил на одной бумаге, на другой. Она, стоя прямо, как на параде, выговорила, глядя в далекое хмурое лицо:
– Я хочу работать санитаркой.
– Валяйте, – сказал главный, не отрывая глаз от бумаги, – нам няньки нужны. У нас их всегда не хватает. Идите оформляйтесь к старшей сестре.
На другой день она уволилась из конторы, где работала.
Она не спрашивала его имени; он не спрашивал, как ее зовут. Когда Алена входила в палату с ведром и шваброй, у него лицо светилось изнутри. Так переливается в бледном как смерть опале тусклый красно-желтый огонь. Она тщательно намывала полы в палате – из приемного покоя его перевели в четырехместную палату с большим и круглым, как карусель, окном, – потом, вымыв руки, садилась на край его койки, улыбалась ему, и он ей улыбался тоже. Губы его синели все гуще. Врачи говорили: сердце обречено.
– Сердце не тянет, износилось. Вот видишь… – Слегка касался ее руки, и Алена вздрагивала. «Что это я дрожу, как девушка прямо». – Пора в дорогу.
– Нет! Не пора!
– Нет, пора. Что себя обманывать. Я же сам вижу.
Алена вынимала из кармана халата апельсин.
– Что ты мне как ребенку!
– Я сама почищу.
Она чистила ему апельсин, кожура падала в подол халата, ей на колени, а он лежал, вытянувшись во всю длину койки, и ноги высовывались у него через прутья, такой он был высокий, и безотрывно глядел на нее.
Апельсин вываливался из ее рук и катился под койки, под тумбочки.
– Извини… пойду вымою…
– Да тут же все чисто, как в аптеке!
Выхватывал апельсин у нее из рук и подносил ко рту, и она думала – он от него дольку откусит, а он крепко целовал его. «Будто в щеку меня целует». Алена вытирала влажный алый фрукт полой халата.
– Ну хоть так…
Он разламывал апельсин, половину протягивал ей.
– Сладкий, – вышептывал он, и его рука снова находила ее руку, – как ты…
