– Что – никогда?!
Алену колыхала неистовая, последняя дрожь.
– Больше никогда, никогда… истинно, истинно говорю тебе, любимая, милая моя…
Ее трясло, слезы катились по ее лицу градинами.
– Не убивают друг друга…
– Значит, Ты сейчас умрешь?! – Ее вопль вонзился ей самой в уши. – Навсегда?! Насовсем?!
– Да, умру, – сказал Он очень тихо. – Тебе тяжело. Положи Меня на землю, пожалуйста.
Она не могла перечить Ему. Медленно согнулась, грудью, животом легла на колючую землю. Медленно сползло Его расстрелянное, исполосованное плетью тело с ее спины, плеч.
Он лежал на боку, стонал, и она осторожно, стараясь не причинить Ему боль, перевернула Его на спину.
Он лежал и смотрел на Алену снизу вверх. На Его темном, окровавленном лице костром горело счастье.
– Ты хочешь пить? – прошептала она. – Я принесу Тебе.
– У тебя нет посуды, в чем принести.
– Я Тебе в ладонях своих принесу.
Алена отшагнула назад. За ее спиной, рядом с ними, журчал горный ручей.
Она опустила руки, сложила их черпачком; зачерпнула ледяной, чистой воды.
В горсти принесла воду к Нему, лежащему. Опустилась на колени. Поднесла горсть к Его иссохшим губам.
Он поднял голову и припал губами к ее рукам, к воде.
– Вот ты и напоила Меня… в последний раз. – Она разжала руки, и последние капли воды вылились на Его голую грудь. – Освятила водой. Горной водой. Водой Моей родины.
– А разве Твоя родина здесь? – спросила Алена.
Обтерла мокрыми ладонями себе лицо.
– Здесь. Моя родина везде, где стреляют. Везде, где страдают. Везде, где стреляют. Я за них молюсь.
– За тех, кто убивает? – Она всмотрелась в Его запрокинутое к небу лицо. – За убийц?
– Я же Сам сказал, ты же помнишь: Я пришел не к праведникам, но к грешникам. Разве войну развязывают праведники? Разве друг в друга – праведники стреляют?
– Нет… Грешники… – прошептала Алена. – И я тоже – грешница… Как же Ты…
Он понял. Поднял раненую руку, и Алена припала губами к Его руке; и ей под губы натекла Его горячая, последняя кровь.
– Если Я взял тебя служить со Мной мою последнюю службу – значит, Я давным-давно простил тебя. Я же сказал тебе: Я люблю тебя. Помни Меня. Прошу тебя – помни Меня.
– Ренат! – крикнула Алена в исступлении. Он улыбнулся, глядя на нее снизу вверх остывающими, стекленеющими глазами.
– Да, Я – Ренат, – сказал он. – И Руслан. И Андрей. И Фарух. И Степан. И Муслим. И Сергей. И Фархад. И Иван. Я – это ты, Алена. Когда Я умру, Я буду – ты. Похорони Меня здесь, пожалуйста. Здесь. Среди камней. В жесткой земле Моей родины. В горах. Пусть Мое сердце лежит теперь здесь, в горах.
– Не уходи! – крикнула Алена. Она плакала уже в голос.
Он поднял руку и слабо, нежно погладил ее по вздутому, страшному шраму у нее на груди, над ключицей.
– Служба еще не окончена, – сказал Он слабым, уходящим голосом. – Ты же еще не причастилась. Вкуси!
Он поднял руку. Алена взяла ее, тяжелую, горячую, будто сейчас из печи.
– Как же я…
– Смелее. Времени мало уже.
Она наклонила голову и прижалась губами к горячей, хлебной мякоти Его ладони.
И все лицо закрыл Он ей ладонью; и она погружалась губами, глазами, щеками в горячее, живое, хлебное, родное, последнее.
– Крови… испей…
Он указал на Свою грудь. По выпуклой пластине смуглой мышцы, по дуге ребра стекала алая, похожая на горское вино кровь. Алена склонилась ниже и поцеловала Его там, где сердце. В ее губы и зубы скользнула, омочив их, последняя сладость земли, ее разбомбленного, ветхого мира.
– Ну вот… – Он облегченно вздохнул. – Ты убивала, любимая моя. Теперь ты – святая.
– Но разве так бывает?!
Она не поняла, крик это был или шепот.
– Там, где Я есть, будет все и всегда, как великое чудо. Даже когда Меня не станет совсем. Ты не плачь. Дух Мой жив. Возьми его. Возьми Мой дух от Меня. Обними!
Алена, дрожа, послушно наклонилась и обняла Его, лежащего на камнях, за сильную шею. Приблизила лицо к Его лицу. Он выгнулся дугой, коромыслом, к небу в несказанной муке; она поняла, что Он умирает. И, торопясь, боясь, что не успеет, прислонила лицо свое к Его лицу. Ее губы нашли Его губы.
Она поцеловала Его и поймала Его последний выдох губами.
И это был ее первый вдох.
