– Ещё бы не помнить! – оживился Кирилл. – Я ведь сам её выковыривал…
– Иконой её можно назвать условно, – добавил я, – кажется, на ней мы ничего не увидели, кроме однородного тёмного фона.
– Значит, помните…
Ольга улыбнулась.
– Вот и я забыть её не могла, и всё время думала об этой иконе. Даже мысль пришла: «Как было бы хорошо, если бы она возобновилась. Точнее сказать – обновилась…».
– Это что такое? – не понял я.
– Ну, есть такой эффект. Обновление старых икон. Когда краски вновь проявляются, и становится видно, что на ней изображено, – пояснила Ольга, – такие случаи крайне редки и трактуют их как чудо.
Я, конечно же, размечталась, видя преображение и той, подземной иконы. Но вдруг в моей голове или в сердце – не знаю, где именно, но проявилось желание написать икону. Только вот, во имя кого? У меня, как и у любого художника, хранится много книг по живописи. Я стала лихорадочно их листать, пока не увидела в одной из них старенькую икону какого-то древнерусского мастера. И она сразу же «легла» мне в душу…
Вячеслав, слушавший Ольгин рассказ, вдруг рассмеялся.
– Представляете, Ольга почти перестала есть! Я не пойму, в чём дело? А она говорит: «Я пощусь». Зачем, почему? Не могу понять…
Лишь после выяснил, что моя жена собирается писать икону. Так она готовилась к иконописи. Ты, кажется, ещё и в церковь ходила?
– Да, ходила, – подтвердила Ольга, – молилась, свечи ставила…
– Это так положено? – уточнил Кирилл и добавил. – Перед тем, как приступить к иконописи…
Ольга вздёрнула плечами.
– Не могу сказать. Просто захотелось… А, может быть, я знала откуда-то об этом, да забыла…
Кстати, вот эта икона!
Ольга указала на стоящую крайней слева икону. Я подошёл к ней и прочёл внизу надпись: «София».
– Это София-Премудрость? – уточнил я.
– Не знаю… Просто мне она очень понравилась. А «Премудрость» она или нет…
– А откуда же взялись остальные иконы? – не унимался Руданский. – Тебе ведь захотелось написать лишь одну?
– Это вначале, – отвечала Ольга, – лишь одну. А затем – и другие…
Всё произошло мгновенно. Я вдруг воспылала желанием писать иконы. Одну за другой. Моё состояние можно было сравнить с творческим взрывом. В душе случился необыкновенный подъём. Я чувствовала ту радость, которая проявляется во мне от одной мысли, что сейчас я буду писать иконы. Прежде такое необыкновенно яркое состояние никогда меня не посещало. Хотя картины я пишу давно, и не раз испытывала минуты вдохновения при их создании.
Я слушал Ольгину исповедь и, когда она дошла до слов «творческий взрыв», во мне всё передёрнулось. Даже жарко стало. Наверное, художница попала в ту цель, которую живописцы, если и ставят перед собой, то крайне редко. А Ольга, судя по всему, её и не ставила. Это сделал за неё кто-то другой.
И ещё я подумал о том, что о «взрыве» я совсем недавно сам размышлял. О том, подземном, в Бишуйских копях, который должен был случиться в соответствии с тайным царским проектом. Но почему-то не произошёл…
Ольга тоже говорила о взрыве. Правда, это она применила такое образное сравнение. Впрочем, и я ведь размышлял образами. Взрыв, о котором я размышлял, подразумевал не физический, а скорее духовный или энергетический…
Между тем, Ольга продолжила свой рассказ.
– Следом я написала образ Николая Чудотворца. Почему именно его? Не знаю. Как-то вдруг захотелось. Как будто бы сам святой возжелал того. А, может быть, я вспомнила, как ты, Кир, взял у Оксаны икону святителя Николая и вернул в подземный храм. У неё ведь были обожжены края?
– Совершенно верно, – подтвердил я.
– Вот я и написала её в обновленном, то есть не с обожженными краями, виде.
А затем вспомнила о тех надписях, что мы прочли на обороте иконы. Помните?
– Помним, – сказал Руднаский.
Я обратилась к ним. И, конечно, увидела там и «Софию», и «Николая Чудотворца». Кое-что стала понимать. До меня стал доходить смысл того, что вкладывалось мной в понятие «обновление» иконы. Или икон, о котором я прежде размышляла. Теперь я знала, что буду писать дальше. Следом я приступила к иконе святого Прокопия, а далее – к Феодоровской Божьей Матери…
