Огромная комната походила на лавку старьевщика и на столовую, на портняжную мастерскую и на беспорядочную танцевальную залу. Обвешанная мишурой и всевозможными украшениями, она тем не менее производила жалкое впечатление; тысячи благоуханий наполняли воздух, но при всем том он был отвратителен. Во всем проглядывала случайная роскошь, прикрывавшая самый ужасный беспорядок; ценность украшений и высокомерие обитательниц составляли резкую противоположность с сутолокой будничных занятий и ребяческого времяпрепровождения. Зала во всякую минуту была разубрана и готова к неожиданному посещению неограниченного властелина; но властелин, очевидно, не внушал женщинам ни почтения, ни уважения; это был развратный тиран, требовавший, правда, повиновения, но не скромности, достоинства, порядка.
Так, подобно тому, как послы епископа застали на царском троне заснувшего шута, теперь на парадном кресле первой царицы лежала пестрая кошка с котятами. Легкомысленная Анна Книппердоллинг, сидя на своем месте, любовалась своими украшениями и драгоценными камнями. Мария Гекер с несколькими девушками кроила придворное платье; Елизавета Бюшодус со своей прислужницей шила тонкие рубашки из распоротых престольных покровов. Две сестры, Анна и Катерина Авервет, одна легкомысленнее другой, играли в карты и при каждом проигрыше мазали друг друга сажей. Марта Гангесбеке, Катарина Милинг и Елизавета Дреггер, неприлично подняв юбки, танцевали под звуки небольшого скрипевшего органа, за которым, напоминая странствующего музыканта, сидел Александр Бушодук, истопник и скороход царских жен. Одинокая и необщительная Маргарита Гроль, заснув над веретеном, храпела теперь на своем стуле. Анна Киппенбройк, уже в ночном туалете, расчесывала перед зеркалом свои темные волосы, напевая мелодию танца, которую играл Бушодук; тут же на полу беспорядочно валялось ее придворное платье. Анна Лауренц, Анжела Керкеринг и Христина Роден с бутербродами и стаканами в руках, украшенных бесчисленными кольцами, стояли вокруг старой сводни и знахарки Кнуппер, занятой в эту минуту вырезанием мозолей у неповоротливой Модерсон. Кнуппер без умолку болтала, предсказывала кому счастье, кому деньги, и многим рождение принцев и принцесс, рассказывала сказки и истории о привидениях, но не забывала о пиве и ветчине, стоявших тут же на столе, рядом с лютней, которой мастерски владела дочь мясника, а также чаркой, которую накануне разносила Дивара.
В зале не было ни Дивары, ни Елизаветы Вандтшерер Тем непринужденнее веселились остальные, не стесняемые в эту минуту серьезностью и красотой этих двух женщин Все канделябры в зале были зажжены круглые лампы стоявшие перед высокими резными стульями царских жен, распространяли ровный и мягкий свет и только по временам вспыхивали от дуновения вечернего ветерка, проникавшего в комнату сквозь решетки и занавесы открытых окон. Развешанные по стенам платья и вуали развевались, словно военные знамена, над этим соломоновским гаремом; ветер время от времени приподнимал зеленые венки украшавшие стоявшую посреди залы колонну. Венки эти обрамляли повешенную на колонне доску, на которой стояли имена всех царских жен. Привешенный тут же на шелковом шнурке грифель служил для того, чтобы отмечать ту из женщин, на долю которой выпадало счастье служить царю сейчас…
Внезапное появление в зале Яна положило конец танцам, но не прервало всех остальных занятий. Танцевавшие женщины, тяжело дыша, окружили царя и, кто с любопытством, кто с глубоким равнодушием, закидали его вопросами об исходе пожара и о приказах своего повелителя.
Не удостаивая их ответом, Ян мрачно спросил:
— Где Дивара, где Вандтшерер?
На это Модерсон с усмешкой ответила: — Одна устала, другая нездорова. Они удалились в свои кельи. С Елизаветой что-то неладно, — прибавила Кнуппер, искривляя свое лицо в ужасную гримасу. — Я уже говорила, что необходимо пустить ей кровь. Она замышляет недоброе.
Царь схватил лампу и направился к двери, которая вела к кельям. Взоры всех обратились за ним, одни со злорадством, другие с ревностью. На многих лицах появилось выражение затаенной злобы, иные тихонько перешептывались между собой. Вдруг Ян остановился перед колонной с привешенной к ней таблицей: все замолчали, улыбки мгновенно исчезли со всех лиц. Пожав плечами, Бокельсон пошел дальше, и все лица вновь просветлели. У дверей царь обернулся назад.
