Глава III. Свободные художники
Уютный шинок честного моряка, Берндта Кампенса в Лейдене с некоторого времени приобрел еще более щеголеватый и веселый вид. Низенькие узкие выдвижные окна нижнего этажа были вынуты и заменены светлыми, красивыми занавесками. Подмастерье малярного цеха из Брабанта изобразил своей кистью на гипсовом фронтоне дома, над входной дверью, три огромных розовых куста в горшках. «Три Селедки», заново посеребренные, качались на железном шесте над улицей, а над ними красовался золоченый якорь как знак ремесла основателя заведения.
Бедный Берндт Кампенс! Этот якорь говорит о тебе так же выразительно, как боевой меч на гробнице героя, как герб последнего в роду дворянина, забытый и заржавевший на его могиле.
Прах кормчего «Морской Свинки», плававшего до Лиссабона, уже покоился в земле. Мастер Берндт не позволил бы проветривать таким образом свои комнаты; он не поставил бы на окнах хорошеньких бочонков с пестрыми значками, чтобы заманивать проходящую публику отведать крепкого вина; он не променял бы своих деревянных пивных кружек на блестящие металлические бокалы И прежде всего он никогда не допустил бы, чтобы Гаценброкер, этот бывший учитель и нынешний комедиант, расположился в доме совершенно свободно в том виде, в каком мы его находим сейчас, в прекрасное осеннее утро, в то время, когда посетители еще не начинали собираться. Он сидел в довольно свободном одеянии перед камином, играя щипцами, и, повелительным тоном обращаясь к хозяйке, через плечо говорил:
— Я вам говорю, Микя, мне это не нравится, и я таких вещей допускать не намерен. Я не позволю шутить с собой и не стану распускать паруса, как сказал бы покойный, для того, чтобы скрыться от злой физиономии служанки; да, повторяю, я не чувствую к этому ни малейшего желания. Бенедикт Гаценброкер — человек, которому везде и всегда рады, человек, которому, Микя, стоит только протянуть руку, чтобы получить то, чего он желает.
— Ах, Боже мой, я уж тысячу раз слышала это, Бенедикт! — возразила хозяйка со скукой. — Мне кажется довольно неприличным, с вашего позволения, за три дня до свадьбы начинать ссору, как вам это угодно делать. Если вы думаете, сударь, что такое обращение делает вас приятным, вы ошибаетесь. О, нет, могу вас в этом уверить. Дело только в том, что для меня теперь все на свете безразлично: и вот почему позволяю вам так вести себя. Но, скажите ради Бога, чего вы собственно хотите?
— Я хочу… Дайте-ка мне кружечку меду… Я хочу, чтобы Натя убиралась вон из этого дома. Мы можем взять дочь старого Зигфрида из Собачьей Башни: она — здоровая, работящая девушка и охотно пойдет к нам в услужение.
— Это — Гута? Взять эту ведьму, воровку, девицу, шатающуюся по ночам! — воскликнула Кампенс, подпершись руками в бока. — Да, могу сказать, вот это мне нравится: поселить в доме чудовище, какого не сыщешь и на дне морском! Нет, Изегрим, нет, сударь, этого я не сделаю и уже знаю, почему. Можете выпучивать ваши глаза, как колеса, можете рычать, как настоящий лев, или шуметь, как пустая бочка, — все эти фокусы меня вовсе не испугают, и Нати я не прогоню. Я предпочитаю иметь у себя в доме служанку, которая не нравится вовсе хозяину, чем такую, которая ему очень нравится. Надеюсь, вы поняли меня?
— Ах, черт возьми! А если я плохо понял? И, наконец, если я скажу вам: одно из двух — или по-моему, или… пока еще не произнесено «да» перед алтарем…
— О, оставьте эти шутки. Вам нравится сладкое вино и веселая жизнь в шинке «Трех Селедок», а для меня важно то, что я выхожу из вдовьего состояния и что у меня будет снова муж: следовательно, в известных случаях, мы должны обоюдно делать уступки; оставьте же в покое дочь Зигфрида, в угождение мне; и пусть Натя по-прежнему живет у нас. Аминь.
Выслушав это наставление, жених постарался скрыть на этот раз свое неудовольствие и только сделал движение, которое можно было понять так: «Подождем, пока я буду здесь настоящим хозяином».
Невеста поняла, по-видимому, вполне это движение и пробормотала про себя: «Спаси нас Бог… А, впрочем, мы еще увидим».
