— Так он еще жив, Бокельсон? Я буду считать себя вечно тебе обязанным, если ты спасешь невинного.
— Благодарность — великая драгоценность, более редкостная, чем дорогой рубин, — насмешливо проговорил Ян. — И я достойным образом заслужил ее. Они все требуют головы пажа, да и твоей тоже; я должен был употребить все свое влияние, чтобы зажать рты Книппердоллингу и Герлаху фон Вулену. Старшина народа, фон Вулен, что-то имеет против тебя… В чем дело?
— Не… не знаю, Бокельсон, — замялся тот.
Ян проницательно посмотрел на него и притворился огорченным.
— Что мне за дело, в сущности, до ваших счетов! Но твоя благодарность была бальзамом для моей души; зато неблагодарность поражает в самое сердце. Ты достоин, чтобы я послал тебя отомстить тем, кто показал себя неблагодарным по отношению ко мне.
— Как знаешь, Бокельсон. Но дай мне кончить мое поручение. Полковник Мюнстер предостерегает тебя: Изельмуд играет роль твоего шпиона при епископе, на самом же деле он является шпионом Вальдека в этом городе.
— Что ты говоришь! Еще сегодня я хотел отправить его с манифестом ко всем народам. Составь ему этот манифест. Ты учен, не то, что я, и сведущ в Священном Писании. Ты узнал что-нибудь об Изельмуде?
— Он в союзе с кузнецом Молленгеком, который ненавидит тебя за то, что ты глава Мюнстера. Сто горожан намереваются впустить епископа в город; толкуют о скрывающемся здесь монахе, которому открыты тайные ходы…
— Ну ладно, брат. Когда мы выследим монаха и подземные ходы, мы поймаем Молленгека с поличным. С остальной сотней легко справиться после казни их вождя. Еще раз благодарю тебя от имени Сиона… Ах, как они злы на тебя! Но я тебя не оставлю: ты храбрейший из израильтян и жертвуешь собой для общего блага:
— Да, Бокельсон, я это делаю от всей души, ради лучшего будущего. Ты рожден, быть вождем народа, ты направишь его к добру. Я надеюсь, что, когда венец победы окончательно воссияет на твоей голове, в этих стенах возродится республика, совершеннейшая, чем республики Греции и Рима: без всяких подставных царей, как в Спарте, богатств кровавого закона, рабства. Ты приведешь нас к победе, верю, ты — муж победы, но также кротости и умеренности. А разве вестнику Завета и Спасителя не вменяется в обязанность пренебречь всякой властью и отдать ее в руки народа, чтобы он мирно управлялся сам, как подобает христианам? Ты исполнишь эту обязанность. Ради этого я и служу тебе и твоему делу, хотя оно мне часто кажется чересчур диким и кровавым.
— Мое сердце полно мира и надежды, — скромно ответил Ян. — А что говорят о многочисленных перекрещенцах из Голландии, которые собирались проникнуть к нам?
— К сожалению, гибель их не подлежит сомнению. Шенк Тейтенбург приказал потопить пять кораблей, на которых отплывали благочестивые люди. Весть о том, что войска наших братьев уже вблизи Мюнстера, оказалась вздорным слухом.
— Эту весть принес Изельмуд, — промолвил пророк про себя. — А что слышал о Берендте Мозере?
— Полковник Мюнстер присутствовал при его кончине: Изельмуд его предал, и епископ сжег его на костре.
Скрытое удовольствие мелькнуло на лице пророка.
— Все мы в руце Божией, — вздохнул он, отвернувшись от студента. — Ну, теперь за дело, брат и друг!
— Я составлю манифест и прочту тебе.
— Не в этом дело. Ты должен отомстить за меня неблагодарным, и немедленно.
Ринальд изумился, услышав во второй раз о мести от Божьего посланца.
— Ты знал в Лейдене подмастерье-булочника, Ротгера Дузентшуера? Так вот: этот человек пришел к нам как перебежчик. Он не захотел стрелять в своих из епископского лагеря, тем более, что отец его теперь с нами. Я приказал снабдить его платьем, пищей и оружием из общинных запасов. Я не мог бы лучше обойтись с собственным сыном. Что же сделал безбожник? Всюду, в шинках, на улицах и площадях он рассказывает позорные вещи о моей жизни в Лейдене, выставляет меня обманщиком и убийцей; говорит, что я бессердечно бросил свою жену и детей в нищете и горе. Хуже — что я, уже женатый, собираюсь жениться на вдове Маттисена. Этих оскорблений я не могу стерпеть и прошу тебя отправиться немедленно в дом Фалькена, где живет этот молодец и арестовать его. Дальнейшее пусть решат старейшины.
