Только тем он отличался от обитателей семейного пансионата, что жил один в даче на три кровати, не ужинал и выпивал один. С удовольствием наблюдая за мельтешением соседей, он не стремился с кем-то побрататься. И вовсе не из гонора.
Нет, не черт его дернул взять отпуск у самого себя и податься в Крым, ища где поглуше. И, конечно, не полученная информация о том, что спикерша Дарья Андреевна — тайная владелица этого самого демократического пансионата, где он блаженствует на воле неким имяреком. То был формальный повод, и заниматься разведкой и светиться ему было не с руки, у него гребли мусор и подставлялись подчиненные, тот же Рубахин.
Мало ли сильных и славных в мире сем вздыхают о желании впасть в безвестность, утечь на пустынный остров, затерянный в океане, снять с себя пурпурные одежды и отдаться течениям натуры, и потереться спиной о кокосовую пальму, уворачиваясь от свистящих сверху смертоносных орехов? Много таких, находящих новые силы в передышке. Уйти, чтобы вернуться.
Шли дни. Сосницын вспомнил про спикершу, с досадой прочитав слово «Ермаковск» в центральной российской газете. И не собирался он ее покупать, навязала киоскерша, у которой не находилась сдача в две гривны.
Он заскучал по Петьке и услышал дальний зов боевой трубы. Идиллия побледнела.
Он возвратился в поселок не на маршрутке, а на такси, и водитель довез его до задних ворот пансионата, что были напротив его домика. Вылез Сосницын из машины и озадачился: куда, собственно, я поспешал?
Вечер принес впечатления, ускорившие его возвращение, пока внутреннее. Стихийно получилось так, что на спортивной площадке пансионата мужчины и подростки устроили соревнование по подтягиванию.
Верный признак окончания сезона, когда отдыхающие готовы предаться любой ерунде. У турника собралась толпа, на расстоянии это напоминало митинг. Народ в массе своей перезнакомился, и, подзуживая очередного богатыря, из толпы призывали: давай, Тверь, Луганск, покажи мощь, не подведи, Кострома! Что задавало ложно-патриотический тон происходящему.
Богатыри были аховые, с вислыми животами и задами, с жидкими мускулами. Долго лидировал липчанин, подтянувшийся десять несчастных раз. А Сосницын-второй сподобился всего на три подъема. И вдруг блеснул щирый украинец, нашелся на закате, когда затрещали цикады.
Он стоял до поры рядом с красивой девушкой-молдаванкой, хмыкал и «тюкал». А потом снял тенниску, сунул ее как бы между прочим молдаванке и сказал: — Будь ласка, подвиньтесь, москалику. Вперед, Дрогобыч!
Торс у него ходил буграми, сатанински, волосы вороновые, а глаза синие. Лет ему тридцать пять, на вершине человек. А у молдаванки на погибель впечатлительным — стать нимфы, волосы чистый лен, глаза кофейно-карие. Хорошо они смотрелись на пару, на ревность мужчинам и женщинам, как герои французского фильма про страстную любовь.
Уцепился он за перекладину и отхватил без натуги быстрых двадцать пять подъемов. Опустился на землю и сказал ровным голосом: — Ласково просимо, дорогие москалики!
Молдаванка, умышленно наклоня голову, подала ему тенниску.
— Дякую, меня зовут Павло, а вас, дивчиночку? — спросил щирый.
— А меня Маргарита, — ответила молдаванка.
То есть они не были знакомы, отлично.
А народ, сермяжная Русь, почтительно приуныл. Жены запрезирали мужей.
Сосницын переминался чуть в стороне, обсыхая после горячего душа. Задержался он Из-за молдаванки. Он не собирался соревноваться, но девушка-молдаванка, но честь россиянина… Взыграл в нем задор победителя, проснулся. Обнажаться не стал, молча подошел и подтянулся двадцать шесть раз.
Выполнил задачу, встал — руки по швам и сказал щирому: — Ермаковск, Российская федерация!
Без вызова (мол, Крым — исконная российская земля!), корректно, уважая ту незалежность. Но кто-то, конечно, бездумно завопил: — Наш победил, сибиряк победил! Сибиряк-медвежатник!
Цикады смолкли. Щирый побагровел.
— Та я ж не знав, що… я бы больше подтянулся!
— Давай, дружище, — сказал Сосницын, — ставлю коньяк, самый дорогой!
Красавец повторил попытку, но явно не восстановился, занервничал и остановился на двадцати разах. Сосницын мог почивать на лаврах, он знал, что ему теперь, может быть, и десятки не выдать. Но при девушке его повлекло в разнос. Он девушек не обнимал целую вечность.
