Во втором периоде Генри, удачно реализовавший штрафной удар, получил подножку и упал. Лежа лицом вниз, он корчился на льду от боли, и тут в него угодила шайба. Она ударила его по лицу и рассекла бровь. Ему удалось подняться, со следами крови на лице он даже предпринял новую атаку, отдал шайбу своему напарнику, но тот пробил выше ворот, и только тогда Генри подъехал к бортику и дал возможность врачу команды осмотреть его рану. Врач и тренер решили, что Генри должен покинуть поле.
Когда Генри направился к выходу, Барбара нащупала руку Федора, сжала ее в своей руке и потянула его за собой, они покинули ложу и прошли по проходу, потом по лестнице вниз к служебным помещениям. До них слабо донеслось эхо разочарования, охватившего стадион после очередного объявления комментатора. У двери, перед которой стоял дежурный с повязкой на руке, крутился кто-то из фоторепортеров.
– Это, должно быть, здесь, – сказала Барбара.
Дежурный растопырил руки, закрывая проход в раздевалку, и произнес с сожалением в голосе:
– Сюда нельзя.
– Я хочу пройти к своему брату, – сказала Барбара. Дежурный остался неумолим:
– Там сейчас врач, Генри Нефа как раз зашивают.
– Что-что?
– Ему зашивают бровь.
– Зашивают?
– Мне никого не велено пускать, если хотите, можете подождать вон там, на скамейке.
Они сели на деревянную скамейку. Барбара сжала руки и тяжело вздохнула, представив, как врач протыкает иглой бровь Генри и протягивает через нее нитку. Федор Лагутин заметил, что она дрожит, погладил ее по руке и принялся уговаривать спокойным голосом:
– Не надо думать ни о чем плохом и не надо так расстраиваться, с хоккеистами это часто случается, для каждого хорошего игрока маленькие шрамы – доказательство его смелой игры и напористости, они вроде как украшают его. Я видел совсем близко знаменитого Михайлова, Шаманского из Харькова и Василевича – этого нападающего милостью Божьей из Омска. Шайба оставила на их лицах свою отметину, и это для них как знак чести. – А потом еще добавил, чем развеселил Барбару – Помните лучше о том, что удача улыбнулась ему: он забил отличный гол.
* * *
– Мы поедем ко мне, – решительно заявила Барбара, и, взяв Генри под руки, они повели его по плохо освещенному коридору к выходу. Генри был недоволен решением врача вывести его из игры, сам он рвался продолжить игру с заклеенной пластырем раной и был уверен, что смог бы заколотить этим «пингвинам», как он выразился, еще две-три шайбы. Он вспомнил про одного игрока, который продержался со сломанной переносицей целый период и забил в конце победную шайбу, он был для него примером. Боль терпимая, уверял он, даже сейчас, когда действие обезболивающего начинает ослабевать.
Барбара села за руль, и машина тут же тронулась с места. Федор попросил высадить его у «Адлера» и подкрепил свою просьбу замечанием, что может оказаться лишним, но Барбара возразила ему, пригласив к себе: она хотела, чтобы он побыл вместе с Генри. Непонятное заграждение вынудило ее держаться ближе к краю, дорожный полицейский движением руки попросил ее ехать помедленнее, она затормозила, опустила стекло и спросила, почему столько народу собралось под табличкой с названием улицы и что там делает человек, взобравшийся на стремянку.
– Речь произносит, – ответил дорожный полицейский. – Набережную Принца Людольфа переименовывают.
– Если бы ты читала городские новости во «Франкфуртер альгемайне», то знала бы, что к чему. «Сегодня мы прощаемся с нашей набережной Принца Людольфа, – процитировал Генри с пафосом, крутя ручку со своей стороны и надеясь услышать пламенную речь оратора, стоявшего на стремянке.
Но тот как раз закончил говорить, снял табличку с именем принца Людольфа и с трудом повесил новую, закреплявшую за улицей ее будущее название. Раздались жидкие аплодисменты.
– Случилось несчастье? – спросил Лагутин.
– Напротив, – сказал Генри, – улицу переименовали, наконец-то, давно пора. Я никогда не мог понять, почему такая замечательная улица носит имя принца Людольфа – этого слабоумного помазанника.
– Он не отличался милосердием, пока был правителем? – спросил Федор.
