– А-а, – сказал Генри, – поначалу не перестаешь удивляться, а потом привыкаешь и действуешь по заведенной схеме.
Лагутин положил руку на портфель и возразил:
– Не скажите, вот он пришел ко мне не своими ногами и не по заведенной схеме, за то, что я снова держу его у себя на коленях, я обязан благодарить только вас.
– Ну так уж получилось, – отнекивался Генри, не придавая обстоятельствам особого значения, – я увидел ваши документы, значит, мне и нужно было вести это дело. Я узнал, что первую помощь вам оказали в миссии при вокзале, так что найти вас было не трудно, – и, пожав плечами, добавил: – Нельзя все делать только по заведенному порядку, в вашем случае для меня было важно передать вам портфель лично. Я думаю, что в бюро находок в Самаре мои коллеги поступили бы точно так же.
– В Самаре, – произнес задумчиво Лагутин, – в прекрасном городе Самаре никто ничего не теряет и потому вряд ли там есть бюро находок.
К столику подошла девушка с подносом в руках, она составила на стол тарелки и чашки, а порционный горшочек с медом сразу подвинула Лагутину, сказав при этом с наигранным сожалением, что это, конечно, не мед диких пчел, а самый обыкновенный немецкий цветочный мед, собранный на полях рапса, меда диких пчел здесь не найти. Лагутин взял ее за руку и подмигнул ей:
– Дорогая Таня, если судьба будет ко мне столь же благосклонна, как и вы, и я в один прекрасный день снова приеду сюда, я привезу для вас из дому две банки меда диких пчел, он так же сладок, как звуки свирели в ночной степи, вот пусть господин Неф будет свидетелем, я это торжественно обещаю.
И, повернувшись к Генри, он объяснил:
– У моего деда шестьсот ульев, они стоят в глухом лесу. У нас очень распространено пчеловодство, если не сказать больше: оно у нас образцово-показательное, не случайно киргизы называют нас, башкир, пчеловодами.
– Господин Лагутин еще играет на флейте, – сообщила девушка Генри.
– Это наш самый любимый музыкальный инструмент, он называется курай, – улыбнулся Лагутин и, вздохнув, весело добавил: – Разводить пчел и играть на тростниковой флейте – это мы умеем, но на этом все и кончается.
– А как же математика? – спросил Генри.
– Ах, господин Неф, – сказал Лагутин, – математики – это такой народ, им все равно, где они об этом думают, бывает так, что в какие-то особые минуты они оказываются в плену парадоксов или на них нисходят озарения, и тогда они задаются тем же вопросом, что и Эпименид:[2] а где же истина?
Он сделал несколько глотков чая, закрыл глаза, весь отдаваясь вкусу и аромату напитка, и Генри вдруг показалось, что он узнает наконец в этом неподвижном красивом лице азиатские черты.
На стойке зазвонил телефон, девушка извинилась и оставила их одних. Господин Лагутин открыл портфель, вынул оттуда пачку табака и упаковку папиросной бумаги и, призвав взглядом Генри следить за его действиями, ловко скрутил одной рукой «козью ножку», – самокрутка получилась упругой и ровной, он протянул ее Генри:
– Табак, может, и плохой, но приносит меньше вреда, чем здешний.
Затем он скрутил вторую сигаретку для себя и прикурил от огонька, предложенного Генри.
– Что, сеном пахнет? – спросил он. – Табак имеет, конечно, немного привкус трав, их сеют на плодородных почвах башкирских степей.
– Ничего, курить можно, – сказал Генри и спросил, останется ли господин Лагутин жить пока здесь, в гостинице «Адлер», это, конечно, маленькая гостиница, но зато тихая и расположена в самом центре.
– «Адлер», – ответил Лагутин, – моя большая удача. У этой гостиницы заключен договор с Высшей Технической школой, здесь давно живут два профессора, и я уже удостоился чести познакомиться с профессором де Гроссе, автором «Опыта дефиниции чисел». Мне сообщили, что я тоже могу здесь остановиться.
– А номер как? – спросил Генри. – Вы чувствуете себя там комфортно?
– Номер принял меня радушно, и для вас найдется стул, если вы окажете мне любезность и зайдете навестить меня. Вы придете?
– С удовольствием, – пообещал Генри, – но в таком случае вам придется навестить и меня, а если у вас появится желание, мы могли бы предпринять что-нибудь вместе, например в воскресенье, не сидеть же вам здесь одному.
