Однако ей не было никакого дела до моего опоздания. Не успел я напрячь лицевые мышцы для моего спектакля, она кивнула в сторону статуи и произнесла:
– Доктор Ливингстон, если не ошибаюсь.
Ничего более предсказуемого произнести в данной ситуации невозможно. Статуя Ливингстона, должно быть, слышит это двадцать тысяч раз за день ежедневно и ежегодно. Удивительно, что постоянное, сводящее с ума повторение этих слов не приводит к тому, что окаменевший Ливингстон не оживает, не сходит с постамента и не пинает жестоко до потери сознания того, кто произносит эту фразу.
– Ха-ха, неплохая шутка, – ответил я.
– А что у него в руках?
– Хм… книга, да ведь? Скорее всего, Библия, он же был миссионером.
– О… да.
– В общем, они обязаны держать что-то в руке.
– В смысле?
– Ну, если хочешь быть памятником в Эдинбурге… нужно обязательно что-то держать в руке. Предполагаю, что на этот счет есть особый закон.
– Правда?
– Да. Здесь все статуи держат что-то в руках.
Когда люди позировали, им, наверное, говорили: «Приходите в студию к одиннадцати и принесите что-нибудь, что можно держать в руках».
Он улыбнулась повторно и, не говоря ни слова, ринулась к памятнику Вальтеру Скотту. Я буквально прирос к земле от недоумения и затем рванул за ней.
– Неужели все? – спросила она, как только я догнал ее.
– Ну, я… да. Наверное.
Актриса остановилась и уставилась вверх, на писателя.
– Книга, – отметила она.
– Да. Вот видите. Я…
Но она уже снова неслась куда-то. К следующей статуе на краю парка, на этот раз легкой трусцой. Боже мой, актрисы! Я побежал следом.
Адам Блэк. Волосы почтительно седого цвета от немыслимого количества голубиного помета: явно любимчик всех гадящих в Принц-парке птичек, и не спрашивайте меня почему.
– А у этого что? Не могу понять.
– Свиток, я думаю… какой-то документ. Он же был членом парламента, правильно? Так что, наверное, это парламентский указ.
– Он целиком в дерьме. Посмотрите на него.
– Да, ну шотландские политики просто обречены на то, что на них гадят. – Это была выигрышная шутка, причем в нескольких смыслах, и я поздравил себя. Но потом заметил, что девушка не слышала мою тонкую остроту, потому что тут же побежала к следующей статуе.
– А вот я вас и поймала. Этот ничего не держит! – Она победно указала на Джона Уилсона. – А этот платок или что там у него на плече, не считается.
– Нет… посмотрите на его левую руку. Видите? Еще один свиток.
– Где?… А, правда. Черт… А где следующая статуя?
– Следующая…? Ну… там, внизу, на перекре…
Ее и след простыл.
Алан Рэмзи. Он тяжело глядит на обувной магазин «Барратс». И, – я снова выигрываю, – в руках у него манускрипт.
– Еще одна книга.
– Ну, это же Алан Рэмзи. У него она и должна быть. Но, в любом случае, просто город Эдинбург очень серьезно относится к книгам, – сказал я, набирая очки в свою пользу.
– Пойдем дальше.
– Пойдем.
– А что там наверху?
Я даже ответить не успел, она удрала как спринтер вверх на холм в сторону Старого Города. Я мог бы обойтись и без таких испытаний. Перед встречей я проглотил огромную миску Сариных спагетти с запеченными кусочками мяса, еда колыхалась у меня в животе, словно я проглотил живую собаку, причем огромных размеров. И холм этот, кстати, неверно называли, потому что холмы обычно плоские. Най, однако, это яснее ясного, не замечала, что горка такая крутая, что ноги сломишь, она рванула вверх, словно резвящийся грызун. Усилием воли я заставил себя догонять ее, одерживая победу над собственными мышцами и нарисовав над ее головой сто пятьдесят тысяч фунтов.
– Э… можно я просто… ты же Джорджина Най, верно? – спросил я, когда наконец-то остановился рядом, судорожно переводя дыхание.
Девушка снова улыбнулась мне.
– Хочешь сказать, что для тебя обычное дело наугад носиться за незнакомками по Эдинбургу?
– Ну, после того как вышел новый закон, я это дело оросил, – попытался я ответить, но думаю, фраза затерялась из-за одышки.
– Ммм… – она притормозила. – Винтовка. Почему?
– Это воин «Черной стражи»… Было бы странно, если бы у него в руках был торт.
– Ясно. Ну, давай продолжим. Готова поспорить, что чуть выше есть еще несколько памятников.
