Позже смотали эту линию. Тишина. Синева. Ни выстрела. Идем втроем к городу, полем аэродрома. Вдруг мгновенная потребность лечь. Падаю. Сзади разрыв снаряда, и осколки проходят над головой. Встаю. Легли все трое, на недолет! Здорово стреляные.
Стоим в землянках левее Пулкова у свиносовхоза, на склоне к полям, идущим к городу — обеспечивали НП.
25 октября 1943 г., готовится уход дивизии на отдых. Нас двоих послали квартирьерами. Грязные, приходим полями в район Фарфоровской — Щемиловки по заданному адресу. Заходим в жакт. Поздняя ночь. Синяя электролампочка. "Где бы переночевать?" "Пойдите к тете Маше". Идем. Чистая квартира рабочей семьи. Хозяйка будит взрослую дочь, отсылает спать на кухню, а нас кладет в ее большую парадную постель. Сразу проваливаемся в сон.
За месяц, что там жили, напилили ей дров, принесли сахару. "Как, тетя Маша, мы тогда вшей не напустили?" "Да было, родные. Я убрала". "А не жаль было нами белье пачкать?" "Как можно, как можно. Где-то и моего пустят".
С тех пор я, сидя за рулем, на дорогах всегда подвожу пожилых женщин, отдавая долг тете Маше.
В этом квартале был удивительный управхоз. Пустые квартиры опечатаны. Особо ценные вещи уехавших лежат по описи в сейфе. Чистота на лестницах, во дворах.
Пришли женщины. "Ты, видно, цыган? Погадай". Для шутки начал. Рассказываю им о них самих. Это не сложно, когда видишь быт, лица, руки. Привели женщину, полусумасшедшую от потери всех близких. Нагадал ей "счастье через чужих детей". Помогло — пошла работать в детсад.
Прибегает вестовой комбата. "Тут квартира хорошая. Хозяйка говорит, пустит, если этот ваш цыган погадает". Иду. Дом рабочий, но с привкусом лишнего довольства. Хозяйка не по блокадному крепка, верно, работала у еды. Говорю ей: "У вас на душе тоска. Когда муж уходил в армию, вы с ним поссорились". Она — чуть не в обморок: "Откуда знаешь?" (А я слышал, что он в ополчение ушел, думаю — такая стерва наверняка не пускала.) "А он жив?" "Нет, говорю, — убит". (Ей же этого только и хотелось.) Прислала мне вечером маленькую водки.
В городе комендантские патрули задерживают военных, больше за неприветствие. И заставляют под арестом расчищать снег.
Были с лейтенантом из разведотдела дивизии в городе. На Мальцевском рынке я выменял за кусок хлеба кусачки. Нас задержали за посещение рынка. Сидим в комендатуре, ждем вызова на разбор. Вызывают. В зале за столом майор: "За что задержаны?" Лейтенант, держа правую руку в черной гладкой кожаной перчатке неподвижно висящей, отвечает: "За неприветствие". "Почему не приветствуете?" Лейтенант, показывая левой рукой на неподвижную правую, ловко изображающую протез, молча пожал плечами. Майор в ужасе привстал, извиняясь всем своим видом. "Это — с вами? Можете идти".
Этой наивной мальчишеской спекуляцией на уважении к раненому потом воспользовался и я. Был в городе. Уже давно ходят трамваи. Еду, все сидят и ни один не стоит, редкий случай, когда людей и мест поровну. Входит капитан, постоял, подходит ко мне: "Почему не уступаете место старшему?" Я молча встал и под взглядами всего вагона сильно хромая пошел на переднюю площадку… Капитан даже не сел. Он выбежал на заднюю площадку и спрыгнул на ходу.
Около 20 ноября 1943 года. Штаб остался в Фарфоровской. Мы, два отделения — связь и разведка, едем на Пулково. Груз на себе в больших санях. Вьюга. На шлагбауме в Шушарах — попутный автофургон нашего разведотделения дивизии. Часть наших грузится. (Одного, как полено, горизонтально вкладываем в угол фургона, под потолок.) На санях лежим вдвоем с Гороховым. Держимся, меняя руки, за машину. Дико мерзнем. Отцепляемся уже на Пулковской горе, на подъеме влево. Ночь. А машина зашла недопустимо далеко влево и завалилась мотором в траншею поперек шоссе. Рассветет, и ее увидят из Пушкина, разобьют. Сбегаются бойцы, вынимаем машину на руках.
Выполняем странное задание. Заготовили линии, на которых никого нет. Живем опять против свиносовхоза. У развалин белой церкви наш НП. (Теперь-то понимаю — отсюда дивизия пошла потом в наступление в январе. Хотели все сделать заранее. Чтобы потом не выдавать себя подготовкой.)
