Но в фольклоре солдатских сплетен были, возможно сочиненные, но характерные для времени слухи. Вот их примеры.
1. Говорили, что в августовско-сентябрьское отступление военные, выходившие из боя поодиночке, отбившиеся от части, частично расстреливались заградотрядами как дезертиры.
2. В зиму начала 1942 года говорили, что один боец, дважды уходивший с поста боевого охранения греться в землянку и отказавшийся выйти на пост, был убит командиром взвода. Все сказали: "лейтенант прав", но лейтенанта откомандировали в другую часть.
3. Ходил слух, что в штабе 42 армии генерал, отдав пакет с очень срочным приказом связному, приказал бежать. Тот пошел подчеркнуто тихо. Генерал крикнул: "Бегом!", тот — демонстративно еще тише. Генерал его застрелил, пакет понес другой.
Но вот уже факт. Осень 1943 г. Поля за Авиационным институтом. Тяну связь. В поле — группа людей строем. Сажусь в стороне на катушку. Смотрю. Перед строем роты зачитывают приговор о расстреле дважды самострела. Запомнил фамилию: Курицин. Виновник тут же. Тощая шея. (Думаю, он был душевнобольным.) "Комендант, приведите приговор в исполнение". Тот командует: "Кругом!" Курицин неожиданно произносит: "Все равно, за родину, за Сталина!"… — и, помедлив, поворачивается. "На колени!" Тот опускается перед вырытой уже могилой, и в этот момент комендант стреляет из нагана ему в затылок… Проверяют смерть. Потом: "Кто останется зарыть?" Рота молчит. "Двум крайним остаться. Остальные напра-а-во! Шагом марш".
А я веду связь дальше.
В этот день я провел линию вдоль канавы, в которой перед отправкой на фронт прощался с женой.
Бой, описанный в письме от 16 октября 1943 г., был 15-го. Мы давали связь на "глиняную горку", отметка 66, что чуть правее Пулкова. Теперь на ней стоит локатор аэропорта.
С горы передовая — рядом, на ладони. Пехота, для атаки ее выделено немного. У них — группа землянок на поле аэродрома. Перед боем старый солдат зарывал в стенку землянки вещи — в наступление с дальним продвижением не верят.
Рота идет в атаку. Трудно. Проходов в минном поле мало. Плотный пулеметный огонь. Связной возвращается в чужой крови — в проходе минного поля трава перепачкана ранеными. Раненый казах сел молиться на поле. В него немцы кидают гранату. Один фриц смелый, выставил пулемет на бруствер, встречать атакующих. И все же часть людей ворвалась в их окопы…
У нас было три НП, главный, в два этажа, под несколькими накатами бревен и еще слоем рельс. Там были наблюдатели от 167 АП. Края бревен оббиты, как метлы, осколками. Второй этаж — в подполье для отдыха. Один еще НП наш, т. е. начальника артиллерии, третий (погибший) — приданной части или корпуса. На моем проводе эти три НП шли в обратном порядке.
Тогда казалось: "Зачем этот бессмысленный бой гладиаторов?" А в 1944 г. с этой горы уходил в обход Красного Села на Кипень корпус Симоняка. И тогда нам (стоявшим верстой левее), выдали карты со всеми огневыми точками немцев. По ним били в артподготовку 15 января 1944 г., а разведка всей системы немецкого маневра огнем на этом направлении была уточнена в том бою 15 октября 1943 г. Не зря и немцы повели тогда весь огонь на НП. Впервые я видел не точку уходящего из своего орудия снаряда, а точки артиллерийских снарядов, идущих из неба на тебя! Это было у меня единственным случаем за всю войну.
А начарт Павлов сидел далеко сзади в зданиях Аэропорта. Вероятно, там были приборы засечки немецких батарей.
На следующий день вдруг перестрелка — из немецких окопов вышла с боем часть наших бойцов, считавшихся погибшими.
В 1946 г. летом я возил туда мать. На совсем свежей могилке надпись: сапер такой-то, погибший при разминировании.
Вторым со мной тогда был Чикин. Сплавщик из-под Архангельска. Он удивлял меня тем, что у него совсем не мерзли руки. (А я-то считал, что мои не мерзнут.) "Я, — говорит, — всю жизнь с мокрым багром в руках".
Мне казалось — у него семья, а мне — что… поэтому под разрывы чинить линию я бегал сам. Меня завалило от разрыва стеной окопа. Разбило аппарат. Но я выкопался и линию восстановил.
Контрольная с друзьями была в поле аэродрома, под горой.
