Но как бы ни сложились события через тысячелетие, живущий сегодня Равия свой долг перед иудейским народом исполнил — спас от бесцельных жертв в войне с Русью. Кто знает, возможно, отправленный в Полоцк Хозрой и свершит тот первый важный поступок, цепочка которых приведёт к тому, что над землёй русичей будет реять красный стяг?
Участники воеводского совета стояли плотной молчаливой стеной, занимая две трети просторной горницы главного воеводы Ратибора. На сегодняшнем совете собрались не только воеводы и тысяцкие киевской дружины, но и военачальники других русских княжеств и земель: черниговский воевода и родненский тысяцкий, брат смоленского князя и сын любечского наместника, два племянника псковского князя. Присутствовали даже лучшие мужи-воины из далёких новго родских и черниговских земель. Столь широкое собрание объяснялось тем, что предстояло решить вопрос, касавшийся не только Киева, но судьбы всей огромной Руси.
— Други-братья, — медленно начал Ратибор, обведя глазами собравшихся, — мы, лучшие люди земли Русской, должны решить, кто станет владеть столом великих киевских князей, кто будет править Русью. Слово, сказанное сегодня нами, явится законом для всех: для нас, стоящих здесь, и любого другого русича, кем бы он ни был: князем или смердом, боярином или ремесленником. Поэтому думайте, други-братья, в ваших руках судьба Руси.
Называя находящихся в его горнице людей братьями, Ратибор нисколько не грешил против истины. Они, присутствовавшие сейчас на воеводском совете, являлись больше чем братьями. И не только тем, что десятки раз смотрели в глаза смерти и вместе рубились во множестве битв, что не единожды проливали свою кровь и перевязывали друг другу раны. Их объединяла общая судьба и одни стремления, одинаково понимаемое чувство родины и своего служения ей, беззаветная преданность всему, что было связано для них со словом «Русь».
Чтобы попасть в их число, было мало обычной храбрости и отваги, смелости и находчивости: таких воинов в русских дружинах на просторах от Новгорода до Тмутаракани и от Червенских земель до степей Дикого поля были тысячи. Требовалось стать первыми и заслужить почёт и уважение даже у них, этих суровых и мужественных воинов, не боящихся ничего на свете. Только тогда случалось то, о чём мечтал каждый воин-русич.
За ним приходили тёмной грозовой ночью, когда Перун, недовольный скудностью людских даров и сам явившийся к ним за кровавой данью, грозно бушевал в небесах и метал на землю огненные стрелы-молнии. Новичку завязывали глаза и, обнажённого по пояс, вели на вершину высокого утёса, нависшего над Днепром. В эту страшную ночь, когда всё живое трепетало от грохота сталкивавшихся туч и пряталось от бьющих в землю перуновых стрел, он давал у священного костра клятву-роту новым братьям. Эту клятву слышали не только они, но и сам Перун, внуками которого являлся новичок с вновь приобретёнными братьями. И если в такие ночи грозный бог воинов-русичей приводил в ужас людей и птиц, зверей и ползучих гадов, то в душах внуков-воинов его ярость и зримо являемая власть над небом и землёй рождали радость и гордость за своего небесного покровителя, вызывая желание быть такими, как он, — всесильными и неудержимыми в гневе.
Бушевал и ревел внизу безбрежный Днепр, неслись над головой косматые, чёрные тучи. Сверкало и грохотало разгневанное небо, свистел и завывал ветер. А избранник, стоя перед деревянной фигурой Перуна, окружённый рядами будущих братьев, безмолвно замерших с факелами и обнажёнными мечами в руках, клялся на верность Руси, обещая беспрекословно выполнять всё, что решит собрание братьев-другов. И среди ярко блещущих молний, содрогающихся от грома днепровских круч, над ревущими речными валами-волнами каждый из присутствовавших делал надрез на пальце и выдавливал несколько капель крови в братскую чашу, чтобы затем всем омочить в ней губы. После этого на теле нового брата выжигали раскалённым железом тайный знак — свидетельство его принадлежности к воинскому братству.
Тишина в шатре затягивалась, и Ратибор, обведя присутствующих ещё раз, заговорил снова:
