— Да. Великий князь сохранил мне жизнь не для скорби о нём, а чтобы как можно скорее восторжествовала святая месть. Ты, великая княгиня, — христианка, а ваш Бог требует прощать причинённые вам обиды и воздавать добром за зло, поэтому, став владычицей Руси, ты можешь не осмелиться поднять оружие на древлян и беспощадно покарать их. Дабы этого не произошло, великий князь велел мне принести клятву Перуну, что я передам тебе и воеводам его последнюю юлю и сделаю всё, чтобы она оказалась исполнена, иначе вас будет ждать на Небе суровый приговор суда предков. Я, побратим великого князя и воеводы Рогдая, погибшего за минуту до пленения Игоря, дал ему в этом клятву-роту и сдержу её во что бы то ни стало, — громко закончил Микула в тишине опочивальни.
И Ольга поняла, отчего была одинока в своей неприязни к Микуле: он был не единственным уцелевшим в бою с древлянами военачальником, а олицетворением предсмертной воли Игоря. Он выражал чувства, бушевавшие в душах присутствующих, и их твёрдое мнение о том, что необходимо предпринять в ответ на позорную казнь киевского князя. Да, среди воевод у Ольги имелись друзья и единомышленники, однако она была гораздо дальше от них, чем язычник и воин-мужчина Микула, их соратник по многим походам, чьи мысли и поступки им были понятны и близки, ибо полностью совпадали с их собственными. Сейчас воеводы были не с ней, а заодно с Микулой. В её желании и возможностях исполнить его предсмертную волю о мести древлянам сомневался даже сам Игорь.
Опаснее такого положения для Ольги не могло существовать ничего, поэтому она должна была срочно его изменить, быстро и тщательно обдумать всё и решить, как ей следует поступать, что делать в связи с последней волей мужа. А до этого ни единым словом или действием нельзя оттолкнуть воевод, вызвать их недоверие к ней как к великой княгине, достойной продолжательнице дела Игоря.
Ольга устало опустила глаза в пол.
— Воевода Микула, я благодарна, что ты, не жалея сил, доставил нам горестную весть и последнюю волю великого князя, которая свята для меня, его преемницы на столе великих киевских князей. Обещаю, что древлянам не избежать возмездия за смерть моего мужа, и надеюсь в этом на вашу помощь, мои воеводы. А теперь оставьте меня одну. Ты, Ратибор, вели гридням кликнуть ко мне немедля священника Григория...
Пастырь киевских христиан Григорий появился быстро, едва ли не одновременно с тем, как затихли шаги покинувших великую княгиню воевод. Можно было подумать, что во время разговора он находился рядом, в одном из погруженных в темноту углов опочивальни. Высокий, слегка грузноватый, удлинённое благообразное лицо, аккуратно подстриженная борода с густой сединой... Длинные волосы до плеч, опущенные долу глаза, в его облике, несмотря на узкие губы и хищный крючковатый нос, читалось смирение... Чёрное одеяние почти касалось пола, длинные, холёные пальцы перебирали костяшки чёток, на груди большой медный крест-распятие. Григорий был не только священником, но и ближайшим другом и советником великой княгини. Сколько бессонных ночей провели они вдвоём, обсуждая то, что Ольга таила в своей душе от всех остальных людей.
— Ты звала меня, дочь, и я перед тобой, — тихо и вкрадчиво прозвучал голос Григория.
— Отче, случилось то, что рано или поздно должно было случиться, — произнесла Ольга, указывая Григорию на скамью против себя. — То, к чему мы оба давно были готовы и... — зачем лицемерить друг перед другом? — чего тайно желали. Меня только что покинул воевода Микула, сопровождавший великого князя при его повторном сборе полюдья с древлян. Как думаешь, с какой вестью он явился?
— Мне стало известно, что Микула прибыл в Киев один, израненный, и, несмотря на глубокую ночь, добился немедленной встречи с тобой. Значит, доставленные им вести весьма важны и вряд ли радостны. Поскольку великий князь отправился к древлянам с малой дружиной за новой данью, что не могло им понравиться, я осмелился бы предположить, что повторное посещение твоим мужем древлян закончилось его смертью.
— Именно это и произошло, отче.
