Когда я вернулся в Кингстон несколько недель спустя, повсюду распространялись слухи и возникали теории, объясняющие мой проигрыш. То меня называли «малышом» – припомнили, что я не поехал на чемпионат мира в Париж из-за «розового глаза», посчитали это признаком того, что я не смог справиться с напряжением крупного соревнования, а Афины это подтвердили. То осуждали привычку носить распятие во время забегов на Олимпийском стадионе. Крест был маминым подарком[7], он был слишком большим и прыгал на моей груди вверх и вниз во время бега, поэтому я часто зажимал его в зубах. В одной газете была написана целая статья, критикующая цепочку.
Когда фанаты и СМИ не обсуждали мои травмы и распятие на шее, то критиковали мой образ жизни. Они говорили, что я ленив и что мне бы только ходить по вечеринкам. Если кто-то из журналистов замечал, что я иду в KFC или Burger King в Кингстоне, меня немедленно в этом обвиняли. Если один или два раза я заходил в Quad, про меня писали, что я провел там всю неделю. Я знал, что были атлеты, которые тоже развлекались по вечерам, но о тех парнях никто не писал, никому не было до этого дела. Я мог пойти на вечеринку с другим спортсменом, нас даже могли сфотографировать вместе, но на меня при этом сыпались проклятия ямайской прессы, а его даже никто словом не упоминал. Это было безумие.
Для них я был падшей звездой, еще одним одаренным атлетом, который растратил свой талант понапрасну. Однако они могли думать, что хотели. Я был в порядке. Самой большой проблемой было то, что тренировки стали тяжелой ношей, физической и моральной.
Я знаю, что фанаты и пресса были правы в одном: мне нравится есть фастфуд, и я люблю вечеринки. Часто я тренировался всю неделю, а затем наступали выходные. Я проводил их так, что имел единственную возможность поесть как следует один раз за двое суток. Выходные начинались в клубе в пятницу вечером (на всю ночь), где мы танцевали, кружились, болтали. А проснувшись в полдень на следующий день, я часами играл в видеоигры до тех пор, пока не начинало сводить живот вечером. И тогда я ехал в Нью-Кингстон со своим братом Садики, где мы покупали куриные крылышки и бургеры. Обычно за выходные это была единственная еда посреди целого потока танцев и игр. Я не знаю, как вообще выжил.
К концу сезона 2004 года мне исполнилось 18 лет: я был еще совсем незрелым, учился, и никто не принимал во внимание мои нарастающие боли. Ямайские фанаты так и не разгадали меня – они не поняли, как мне нравится работать и играть. Для них я был падшей звездой, еще одним одаренным атлетом, который растратил свой талант понапрасну. Однако они могли думать, что хотели. Я был в порядке. Самой большой проблемой было то, что тренировки стали тяжелой ношей, физической и моральной.
* * *
Афины заставили меня принять решение. После этих Игр настало время, когда появился тренер Глен Миллс. Я был сыт по горло тренировками, которые навязывал мне тренер Колеман. Несомненно, он был отличным тренером по бегу с препятствиями и с успехом работал со многими другими атлетами, но его методы работы не подходили мне ни как спортсмену, ни как человеку. Как он ни старался, мы не сошлись – это была не его вина, просто так иногда случается в спорте.
Я думаю, что многие люди не понимают одну из ключевых вещей относительно беговых видов спорта: взаимоотношения между тренером и бегуном так же важны, как и отношения между футбольным тренером и его командой. И, как, например, сэр Алекс Фергюсон изучал своих игроков и их настроения, тренер по атлетике должен иметь к каждому спортсмену индивидуальный подход. Некоторым спринтерам подходят усиленные тренировки, другим подходит облегченный вариант, нельзя подгонять всех под одну гребенку. Атлеты, которые не могут тяжело тренироваться, быстро «сгорят», сломаются быстрее, чем физически более крепкие атлеты, и именно это произошло со мной. Мистер Колеман не проанализировал, что я за спринтер. Он не знал, как со мной работать. Он назначил мне такую же тренировочную программу, что и всем остальным атлетам, и это плохо кончилось.
