Ненавижу, подумал Полифем.
Он толкнул тёлку ногой, и та шустро отползла к гаражу, где до сих пор мяучила кошка. Нырнула в щель между банками, сгинула. Поползи она к красавчику, и Полифем прибил бы заразу без колебаний.
— Ты попал, — разъяснил ситуацию Полифем. — Давай, я жду.
Красавчик сделал шаг, другой. Дождь усилился, порывом ветра с красавчика сорвало шляпу. Стригся крендель не по-людски: если не брать в расчет один-единственный локон, весь его лоб был выбрит до макушки. Волосы сзади отросли на манер тёлочкиных, волной падая на плечи. Ну, это если распустить, тогда бы волной, а сейчас крендель собрал волосы в похабный хвост.
Полифем хохотнул:
— Девочка! Любишь байкеров, девочка?
Крендель наклонился к шляпе, но поднимать раздумал. Наверное, решил, что если после оскорбительной «девочки» покроет голову, это даст Полифему какое-то преимущество. Он прошел дальше, к мотоциклам, остановился у Полифемовой «Химеры», словно чуял, кому принадлежит этот байк. Положил руку на седло, с нажимом провел ногтями по туго натянутой коже. Скрип болью отдался в сердце Полифема, и боль переплавилась в бешенство.
— Не тронь байк, — посоветовал он кренделю. — Убью.
И осклабился:
— Покатушки голяком, а?
Кажется, Полифем изобрел новое развлечение.
Крендель словно и не слышал. Сучий потрох, он по-хозяйски сунул руку под седло, туда, где сидение крепилось к раме — лучше бы он сунулся Полифему между ног! — а второй, правой рукой взялся за переднюю вилку. Убью, молча повторил Полифем, уже зная, что убьет, без вариантов.
— Эй! — буркнул Эпаминонд. — Эй, ты чего?
В вопросе тупаря звучала непривычная робость.
Вместо ответа крендель присел и встал, но уже вместе с «Химерой». Байк он держал легко, без напряжения, как жених невесту, лишь самую малость приняв вес мотоцикла на грудь. Сухая масса, вспомнил Полифем, полтора центнера, снаряженная — в районе двух. Плащ безнадежно испачкался в масле и грязи, размытой струями дождя, но вряд ли это, судя по лицу, тревожило красавчика. Ярость вытекла из Полифема, и бешенство вытекло, и еще кое-что, кажется, вытекло, но Полифему было не до стыда, и уж точно не до угрызений совести. Медленно, сантиметр за сантиметром, крендель поднимал «Химеру» все выше. Дыхание его оставалось ровным, как у спящего младенца, щеки — бледными, и когда локти кренделя, считай, выпрямились — полуприсед, толчок, и байк отправился в полет, решив, что родился аэропланом.
Летела «Химера» недолго.
Полифем едва успел отскочить назад. Грохнулся байк с дребезгом и лязгом, глушитель отлетел прочь, спугнув кошку, еще недавно — бесстрашную к насилию, гоготу и телячьим воплям; отломилась подножка, отвратительно погнулось переднее крыло, а с ним за компанию и кронштейн крепления руля. «Химера», любимица «Химера», хищница и стерва, бесстыже валялась перед всем табуном грудой дохлятины, и Полифем внезапно засомневался, что кренделя удастся ободрать до нитки, втоптать в лужу пижонский плащик с туфельками и шляпой, а насчет швырять кренделя из седла в седло на полном ходу — и вовсе под вопросом, и вообще покатушки голяком — не такая клёвая идея, как казалось раньше.
— Я тебя знаю, — внезапно сказал Эпаминонд.
В хриплом рыке тупаря звучала радость, незамутненная детская радость. Казалось, он встретил родного брата, с которым Эпаминонда разлучили при рождении.
— Ты Тезей, борец. Ты борешься в «Элевсине», у Керкиона.
— Я Тезей, — кивнул крендель.
— Я ставил на тебя против Скирона. Против Перифета. Против Кромионца-Кабана, в прошлую субботу.
— Много выиграл?
— Мало. На тебя ставки низкие.
— Ставил бы на Кабана.
— Против тебя? Я что, дебил?
Крендель молчал.
— Нет, — настаивал Эпаминонд, — нет, ты скажи! Я похож на дебила?
Крендель неопределенно пожал плечами.
— Я твой фанат, парень.
Эпаминонд сиял. Эпаминонд лыбился. Эпаминонд потрясал кулаками:
— Ты чемпион, а я твой фанат. Деньги — пыль, говно. Сколько ни заработал, на выпивку хватит.
Байкер достал фляжку:
— Угостить тебя?
Они разговаривали так, словно Полифема тут не было. Да что Полифема — табуна не было, мать их дери!
— В другой раз.
— Клянешься?
