— Шутить изволишь? — нахмурился король, сдерживая жестом придворных, возмущенных такой наглостью.
— Почему же? — промолвил Бигорн, казалось, не замечая уже начавших сгущаться над его головой туч. — Вовсе нет. Нужно быть еще большим ослом, чем я, чтобы просить меня рассказать то, что я знаю, перед пятью десятками человек. Почему б тогда не собрать в большом зале весь двор? — добавил он, многозначительно подмигнув Его Величеству.
Людовик понял намек, и, не обращая внимания на использованную форму обращения, в очередной раз восхитился смекалкой Бигорна.
— А ведь пройдоха прав, — пробормотал король.
— Черт возьми! Да я и сам знаю!.. — ухмыльнулся шут.
В этот момент один из присутствующих дворян сделал два шага вперед и приблизился к Людовику, словно желая поделиться некими конфиденциальными сведениями.
— Что еще? — проворчал король. — Говорите, сударь.
Дворянин произнес тихим голосом несколько слов, и доброжелательная улыбка Его Величества, как по волшебству, испарилась, и он обратился к Бигорну уже резким, зловещим тоном, тогда как виновник этой неожиданной перемены отступил назад.
— Говорят, милейший, вы сражались на стороне этого разбойника Буридана, и вас поймали при выходе из этого мерзкого места, средоточия мятежа и преступлений, которое зовется Двором чудес?
— Сир, — пожал плечами Бигорн, понимая, что на кону его голова, — разве вы не знали, что я был во Дворе чудес?
— Конечно же, знал. Но ты сражался! Тебя видели! Это правда?
— Правда, сир!
— Так ты признаешь это? — прорычал король.
— Более того, горжусь этим. Иа!.. Посмотрел бы, что бы на моем месте делали вы, пусть вы и король! Если б ваша жизнь зависела от чьей-либо еще жизни — как моя зависела от жизни Буридана — разве не выхватили бы вы шпагу, дабы защитить этого человека, как я защищал мессира Буридана? Вы забываете, сир, что я говорил вам про свою судьбу, связанную с судьбою этого Буридана, да поглотит его преисподняя!.. Эта забывчивость меня огорчает, но не удивляет, так как — увы! — так бывает всегда: великие мира сего охотно забывают все, что касается таких жалких людишек, как я. Рассмешите их, позабавьте, окажите им услугу, сопроводите в место, где содержится их дражайший дядюшка, в место, где они найдут доказательство предательства, и они предложат вам прекрасную должность. А потом, когда насмеются вдоволь, когда бедный Ланселот развлечет их до слез, потом начинается: «Собака! Мерзавец! Гнусная свинья! Набитый дурак!» и прочие подобные любезности, и только потому, что несчастный Ланселот Бигорн имеет слабость дорожить своей чертовой шкурой и имеет наглость защищать ее unguibus et rostro[1], как говорит мой достопочтенный духовник. И я еще шел сюда, преисполненный веры в слово моего короля!.. Хотел встать под его королевскую защиту!.. Да что я говорю?.. Посвятить себя всего служению его августейшей персоне!.. И вот как был встречен!.. Бедный Ланселот Бигорн, бедный я. Мое сердце страдает и стонет. Но по крайней мере, клянусь святым Варнавой, моим глубоко почитаемым патроном, боль эту услышат все до единого!
Жалостные, слезные «иа!» перемежали эту невероятную и смелую речь, так как Ланселот Бигорн бился в этот момент ни много ни мало за свою голову на плечах. И, тем не менее, все эти фразы сопровождались и подчеркивались весьма комичной мимикой, а последний ослиный рев был таким проникновенным, что взбодрил бы и самого кислого.
Король не устоял и вновь покатился со смеху, говоря:
— А ведь и правда, я совсем забыл, что твоя судьба неразрывно связана с судьбой этого разбойника, и, клянусь Пресвятой Богородицей, на твоем месте я поступил бы точно так. Но, похоже, сейчас ты уже свободен, раз оставил этого Буридана?
— Разумеется, — молвил Бигорн лицемерно слащавым тоном. — Потому-то, припомнив обещания, данные мне моим королем, я и ушел, чтобы найти Ваше Величество и поступить к вам на службу, но тут эти животные, — недавний пленник взглядом указал на охранявших его людей — налетели на меня, словно стая прожорливых ворон, повязали… и уже собирались засунуть в черт знает какую дыру, если бы во-о-он тот не услышал мой голос и не распорядился отвести меня сюда.
