Фантастика и авантюра нужны здесь для того, чтобы поместить её участников в исключительную кризисную ситуацию порога, в которой можно было бы свободно искать и испытывать правду. «Мениппея любит играть резкими переходами и сменами, верхом и низом, подъёмами и падениями, неожиданными сближениями далёкого и разъединённого, мезальянсами всякого рода». Менипея многоголоса, многостильна, невероятно пластична. Она свободно использует различные виды диалогов, превращает понятия в концепты, метафоризует однотонную действительность и генерирует элементы различных социальных утопий. Оба этих жанра органически вплетаются в разноцветный узор карнавального хронотопа. Пространство карнавала - площадь, улица. Её особенности - всенародность, универсальность, фамильярность для всех. Главное предназначение карнавала: «переводить последние вопросы [бытия] из отвлечённо-философской сферы через карнавальное мироощущение в конкретно-чувственный план образов и событий, по карнавальному динамичных, разнообразных и ярких». В карнавале «нет ни грана нигилизма, нет…и ни грана пустого легкомыслия и пошлого богемного индивидуализма». Поэтому необходимо отличать неонацистские проявления в панк-культуре, которые всецело проникнуты духом крайнего нигилизма и индивидуализма от карнавального панк-анархизма, как органического феномена современной культуры.
Карнавализация бунта, помещение человека в зону кризиса, зону двусмысленности, создаёт уникальную возможность его самораскрытия, обретения, пусть временной, точки опоры в царстве живой утопии. Карнавальное мироощущение порождает гротескный образ телесности. Гротескный образ как бы вмещает два тела в одном: рождающее и рождаемое, умирающее и рождаемое и т.п. Он выставляет явление в его постоянном становлении. Здесь метаморфоза ещё не завершена. «В отличие от канонов нового времени, гротескное тело не отграничено от остального мира, не замкнуто. Не завершено, не готово, перерастает себя самого, выходит за свои пределы». Амбивалентный карнавальный смех заканчивается катарсисом, преображением, очищением. Но он не ставит завершающую точку, ибо ничего окончательного в мире ещё не произошло, «п о с л е д н е е с л о в о о м и р е е щ ё н е с к а з а н о, м и р о т к р ы т и с в о б о д е н, ещ ё в с ё в п е р е д и и в с е г д а б у д е т в п е р е д и». Карнавальное мироощущение преодолевает эсхатологические страхи. Двутонное смеховое слово порождает парные образы (хвала-брань, верх-низ, смерть-рождение). Происходит как бы диалог между этими образами внутри смехового слова. «К о с м и ч е с к а я к а т а с т р о ф а, изображённая с помощью о б р а з о в м а т е р и а л ь н о - т е л е с н о г о н и з а, с н и ж а е т с я и п р е в р а щ а е т ся в с м е ш н о е с т р а ш и л и щ е. Космический страх побеждён смехом». Если нигилизм отрицает прошлое и идеализирует туманное будущее, то карнавальный бунт уплотняет в «здесь и сейчас» Золотой век прошлого и возможное царство равенства и свободы будущего. Карнавальный бунт существует в Большом времени. Именно в его необъятных просторах он празднует «победу всенародного изобилия материальных благ, свободы, равенства, братства. Эта победа будущего обеспечена народным бессмертием». Карнавальный бунт имеет ярко выраженные черты хилиастической формы утопического мышления. Царство Божие на Земле, согласно современной леворадикальной мысли, есть, прежде всего, Царство свободы и безвластия. "Жизнь в Боге есть свобода, вольность, свободный полёт, безвластие, ан-архия". История кончается там, где кончается власть. Там, где начинается метаистория, там начинается царство анархии, царство гармонии, гармонии между человеком и природой. Предпосылки гармонизации отношений с природой носят, прежде всего, социальный характер: это гармонизация отношений между людьми. "Для этого необходимо избавиться от иерархий во всех её формах - психологических, культурных и социальных, а так же от классов, частной собственности и государства". Прорыв в светлое будущее мыслится только через творческий акт; акт эсхатологический, ибо он завершит историю "падшести" этого мира; акт мессианский, так как за творческой личностью, за мессией-пассионарием последуют многие кого волнует хилиастическая надежда; акт оргиастический, экстатический, так как здесь время перестаёт дифференцироваться. Настоящее переносится в абсолют. Чувственный опыт выступает во всей своей непосредственности, выплёскивая экстаз и оргиастическую энергию глубоко материальную и высоко духовную в мирскую жизнь. Здесь "интересен лишь человек, в котором есть прорыв в бесконечность".
