Внизу, прямо перед ним, лежала деревня. Дома казались игрушечными. По косогору к речке спускались огороды. Вдоль обрыва в строгом порядке выстроились молодые вётлы. От них к самой воде, как бы желая напиться, сползал ивняк. В конце Заборья темнел скотный двор. От него начинался выгон — сотни гектаров целинного простора. Пастбища вились по мыскам и увалам, заходили в поймы мелких речушек, охватывали замкнутым кольцом лесные просторы.
В стороне от скотного двора, на отшибе, возвышалась силосная башня. Тень от нее, ломаясь на высоких прошлогодних стеблях иван-чая, достигала Волчьего оврага, у которого приютились Выселки. В приземистых, рубленных из крупного сосняка избах с железными запорами жили Цыплаковы.
Кондрат отвел взгляд. На пригорке увидел свою избу. Она, казалось, была совсем рядом. Окна ее с голубыми наличниками глядели на полдень. В палисаднике, у самого крыльца, словно на часах, тянулась береза. С другой стороны над проржавленной крышей клубилась громада старой липы. Она как бы кланялась березе. Березу посадил отец в день рождения сына Кондрата. Сейчас на ее коре, как морщинки, чернели трещины. От корней седой вуалью поднимался мох. «Все мы стареем, — покачал головой Земнов. — Ничто не вечно».
Туман наконец дополз до сада, цепляясь за кусты смородины, потянулся к нижним веткам яблонь, будто молоком облил стволы. На потемневших верхушках бледнел отсвет малинового заката. Сквозь прореженные кроны высоко в небе ярко блестел молодой месяц.
Кондрат поежился, сошел с лестницы. Над деревней стояла тишина. Только внизу подавала голос Ока. Смирная летом и осенью, теперь она бунтовала, на вспененных волнах унося изгороди, срубы, вороха размытого навоза.
От крыльца соседней избы послышался топот ног. Заиграла гармонь. О дощатый пол дробно застучали каблуки.
Кондрат облокотился об изгородь, пригляделся. Притоптывая сапогами, по кругу плыла Варвара. Вслед за ней вприсядку, чудаковато выбрасывая по сторонам, как жерди, ноги, шел Петр Ладиков. Хотя лица парня не было видно, но Кондрат ясно представил, как из-под кепки тракториста выбивался медно-красного цвета клок волос, как на лице его еще ярче вспыхнули конопушки.
«Выкомаривает, что артист, — усмехнулся Кондрат. — А Варвара-то, Варвара!..»
Ему показалось, будто и не было тех двадцати лет, которые разделяли его с Варварой от хороводов.
Она проплыла по кругу еще раз и, обмахнув лицо ладонью, пожаловалась:
— Ой, девки, уморили на старости лет!
Ее окружили, захлопали в ладоши, затормошили.
— Тогда запевай, тетя Варя. Только старинную, редко мы слышим их.
Голос дочери отрезвил Земнова. Все отошло безвозвратно: и веселые вечеринки, и лунные ночи…
— Дай опомниться! — взмолилась Варвара.
И вот ее чистый грудной голос поплыл в вечернем сумраке. Пела она с чувством, словно жаловалась на свое одиночество.
Кондрат медленно пошел к штабелям бревен, сел. Светящимся мотыльком метнулся огонек папироски. Эти бревна он привез лет десять назад. Тогда в лесничестве их получали многие, кто хотел строиться. Припас на всякий случай и Кондрат. Мечтал, подрастет дочь, заведет семью, устроит свою судьбу с Варварой и он. Сколько же им еще маяться? Отстроит избу — большую, на две половины, с широким крыльцом, с кухней посередине, и заживут!..
Подрастала Надя. Но отношения с Варварой не налаживались. Без дела лежал и лес.
Песня оборвалась. В избу Кондрату идти не хотелось. Ночь была звездная, светлая. Перешагнув через изгородь сада, он пошел берегом Оки. Одолевали невеселые думы. За поворотом его окликнул Лавруха Бадейкин. Кондрат поморщился: «Вот человек, всюду найдет».
— Что бродишь? — ткнул ему руку Лавруха. — Аль следишь за кем?
— Угу… Жду, пока рыба на берег выплывет.
— Да ну! — деланно удивился Бадейкин. — Неужели выходит на берег?
— Посиди до утра — узнаешь…
— Давай тогда перекурим, Романыч.
Лавруха, завернув цигарку, стал оглядываться, на что присесть. Кругом было сыро. На берегу росли молодые вётлы и мелкий ивняк. Бадейкин схватил одну из них, стал гнуть к земле. Деревце сопротивлялось, билось вершиной о берег.
— Зря ломаешь! — недовольно пробурчал Кондрат.
