Погасли в домах огни, затихли голоса. Кондрат одиноко брел по берегу. Его неотступно преследовал вопрос: «Неужели Бадейкин сказал правду?» Он остановился, прислушался к ночным шорохам.
Ока не унималась. Шумела то успокаивающе тихо, то тревожно и глухо. С поля доносилось осторожное тявканье лисиц. «Мышкуют», — в Кондрате сразу заговорила охотничья страсть.
Но вот тишину разорвал ноющий звук железа. Удар, другой, третий…
Кондрат всмотрелся в небо.
Торопливо бежали тучи. Одна из них напоролась на макушку липы, оголила над садом лиловые огоньки звезд. Недавно Кондрат радовался и строптивой Оке, и вечерней прохладе, и песне, и луне… А теперь грудь его жгла ревность. «За каким чертом остановился с Лаврухой? — упрекал он себя. — Уйти бы, и никаких мук».
У изгороди соседнего сада мелькнула тень. «Весна, знать, всем кружит голову?» Кондрат подошел ближе.
Облокотясь на жердь, Варвара смотрела на реку.
— Кого ждешь? — хриплым от волнения голосом спросил Кондрат.
— Ночь-то какая! — отозвалась она. — До сна ли!..
Кондрат хмуро уставился в заречную даль: в сиянии месяца чернел лес, в лощинах смутно белели островки снега.
«Лавруха, пожалуй, наболтал лишнего. Вряд ли она польстится на такого».
Обида на Варвару постепенно угасала. В душе он ругал себя, что поверил Бадейкину.
— А ты что бродишь? — участливо спросила она. — На льдинах-то небось намотался? Шел бы спать.
— Старость придет, высплюсь. — Голос его прозвучал уже спокойнее, мягче.
Появилось желание все рассказать ей: и о Лаврухе, и о том, как давно думает о ней, скучает, если не видит два-три дня.
— Только что Жбаниха с фермы прошла, — перебила ход его мыслей Варвара. — Со скотиной, говорит, беда: истощала, а в кормушках пусто. Где же, спрашиваю, раньше была? А она в слезы. Все, мол, виноваты, а помыкают одну ее.
— Лето протопали зря, а теперь кусай пальцы, — недовольно пробурчал Кондрат. — На одной бригаде далеко не выедешь, коли другие пять в сторону смотрят.
— Всегда так. Кто-то баклуши бьет, а ты отдувайся, — вздохнула Варвара и заговорила совсем о другом: — Я тут с молодежью повеселилась. Тошно жить-то так… Теперь едва ноги держат.
— Пожалеть бы, да…
— Что меня жалеть! Прошло, видно, наше время.
— Человек без ласки не может. Одичает.
— Вроде пока не кусаюсь, — усмехнулась Варвара.
— Кто тебя знает, а! — в тон ответил Кондрат. — Попытать надо.
— Да ну тебя, — засмеялась она. — С тобой еще договоришься до такого… — И она стыдливо опустила голову.
Из ворот на Тихона наскочил рябой теленок. Задрав крючком хвост, он стрельнул к Волчьему оврагу. За ним кинулись Сашок и Леник.
— Ну и будет тебе! — грозились они хворостинами.
Цыплаков, бросив на них недовольный взгляд, предупредил:
— Далеко не бегайте. Ужинать скоро.
Со двора послышались коровьи шлепки, ворчанье Ульяны, а вслед звон упругих струек молока о подойник. С огорода потянуло землей, свежевыброшенным навозом. Все это напомнило Тихону о разговоре у конюшни. «Теплый навоз в ладони прямо из-под коровы — да в поле», — звучали в ушах слова Игната. Так каждую весну и осень делал и он, Цыплаков. Недаром на его огороде получались хорошие урожаи. Ну, это на своем. А какой дурак будет так возиться на полях! Да и зачем?
Он не заметил, как прошел в сад и, словно пьяный, ходил от яблони к яблоне, обхватывая холодные шершавые стволы. И тут у тына он увидел пролом. «Знать, Сашок и Леник озоруют, — решил Тихон и мысленно погрозил: — Доберусь до вас!»
Он вернулся к дому, вытащил из ступы топор, направился к Волчьему оврагу. В сумерках дубовые заросли почернели, словно обуглились от пожара. В гуще их притаилась чуткая тишина. На ощупь срубил несколько орешенок, освободил их от сучьев и, заделав лаз, пошел в избу.
На кухне Ульяна разливала по махоткам молоко. У ног терся любимец семьи черный кот Цыган.
— Уйди, анафема. Хвост окунешь, — толкала его хозяйка, но кот был настойчив.
