Игнат постучал по строчке молотком, пригляделся. Выходила она ровной, словно из-под машины. Довольный своей работой, он приободрился.
— Во всяком деле хозяин нужен. А в нашем особо. Чтобы он не брезговал ничем, мог голой рукой прямо из-под коровы теплый навоз брать. Тогда да…
Верхняя губа Бадейкина, обросшая редкими усиками, дрогнула, поползла вверх, открылись лошадиные желтые зубы.
— Это только под стать тебе, дед.
— Я и сейчас в коренниках хожу, а не болтаюсь без дела между ног балаболкой.
Радость на лице Лаврухи погасла.
— Я не меньше других значу, — с обидой заметил он и, затоптав папироску, подался вдоль деревни.
Узкая улица наталкивалась то на колодец, то на угол избы.
Овраги исхлестали не только деревенскую улицу, но и изрыли поля колхоза «Волна». Они, как шрамы, чернели повсюду. Самый глубокий из них был Волчий. Начинался он от Монастырской пустоши, пересекая старое клеверище, и как бы врастал в гущу леса. Там он разветвлялся на множество глубоких и мелких отрогов.
Раньше к Волчьему оврагу боялись ходить даже днем. Берега его обрывисты, поросли дубняком и орешником. К топкому днищу с трудом пробивался дневной свет. По ночам селянам нередко приходилось слышать волчий вой.
Когда-то эти земли принадлежали князю Мурину. Потом, перед революцией, Денис Прохорович Цыплаков купил у него Монастырскую пустошь. У развилки Волчьего оврага выкорчевал дубы, выстроил дом. Заборовцы эту усадьбу назвали Выселками.
Бадейкин шел по улице и не думал ни о Монастырской пустоши, где погиб его отец, ни о Волчьем овраге, ни о том, что название Выселки имеет свой глубокий смысл. Лавруха даже забыл и об обиде на Игната. Он искал себе собеседника, с которым мог бы убить время. Заглядывал в палисадники, в раскрытые окна изб. Хозяйки выставляли двойные рамы, мыли окна, вытаскивали на улицу и развешивали на изгородях прожарить на солнце залежавшиеся и пропыленные за зиму матрацы, одеяла, пропахшую нафталином одежду.
У земновского дома он окликнул проходившую на ферму Жбанову. Но та, занятая своими думами, не отозвалась. Из проулка, от дома Варвары, пронесся, хлопая крыльями и давясь истерическим криком, петух. Лавруха шагнул к калитке. Варвара в корыте стирала белье. От движения рук тело ее раскачивалось, о ноги бился подол свисшей голубой сорочки. Бадейкин присел на чурбак и, увидев напряженные икры ног и овалы подколенных ямочек, прищурился.
Варвара обернулась, обожгла его негодующим взглядом.
— Стыдился бы!.. — И одернула подол платья.
Лавруха поднял голову, прищелкнул языком, словно за щекой у него был спрятан сахар.
— Зовущая ты… Ох как!
— Эх ты, только и дел у тебя — под бабьи юбки заглядывать!
Лаврухино лицо вытянулось от обиды.
— О моем деле ты больно круто. Попробовала бы хозяйство такое потащить на плечах: там дыра, там гвоздь, а в ответе ты один.
— Значит, плохой хозяин, коли одни прорехи…
— Ладно уж… — дружелюбно проговорил Бадейкин. — Я к тебе с сердцем, а ты с пилой. Небось другого принимаешь не так? Вон и скатерти для него стираешь.
Варвара ловко откинулась, стала выкручивать жгут. Между пальцев в корыто побежали струйки искрящейся на солнце воды.
— Кого это имеешь в виду? — спросила она.
— А то не знаешь… Не зря он, как чемпион, на льдинах разъезжал.
Варвара засмеялась.
— По барину и кресло. А ты иди к Палашке. Она небось ждет тебя.
Бадейкин, недовольно сопя, вытащил кисет, свернул цигарку.
— Как ни торопилась, а остановилась, — заговорил он наконец. — Не зря, стало быть, на льдинах-то выкобенивался. Мол, смотрите, каков я!.. Жизни для других не жалею… — Затянувшись, обидчиво проговорил: — А Палашкой ты зря меня тычешь. Она пройденная дорога… А вот ты — другое дело, стало быть, как-нибудь жди…
Варвара побросала простиранные жгуты в квадратную корзину, забросила ее на плечи.
— И не подумай! — предупредила она. — Вылетишь как милый, ничего не получишь, а сраму будет полно.
— Так уж и выгонишь? — Лавруха снова по-кошачьи сощурил глаза, разглядывая с ног до головы статную фигуру Варвары.
— Скоро отколобродишь, — проходя мимо, бросила она. — В правлении слыхала, что все начальство будет наравне с другими в поле работать. Людей-то не хватает. Распустили всех.
