Глава седьмая, в которой я с горечью убеждаюсь в собственной умственной неполноценности и вызываю тихое раздражение Олега Селиверстова.
Такого поганого утра у меня не было уже очень давно. Саднило горло, нос дышал еле-еле, с мерзким присвистом и прихлюпываньем. И, плюс к тому, я ощущала себя сволочью. Не то чтобы последней, но уж точно занимающей почетное, середняковское, положение в колонне всемирных сволочей. Напрасно Леха добросовестно утешал меня, начиная с шести утра (я растолкала его именно за тем, чтобы выслушать утешения): собственное поведение все равно казалось мне гнусным и достойным осуждения.
Приехала в город, случайно оказалась неподалеку от места преступления, движимая дурацким энтузиазмом бросилась искать убийцу. Нашла, убедилась, что гадину-шантажистку убили супруги, спасающие душевный покой ребенка. Подумала-подумала и решила стукануть в милицию...
- Ну, а что ещё должен сделать нормальный человек на твоем месте? бубнил несчастный Митрошкин. Глаза у него были все ещё заспанные и от этого узкие, как у натурального китайца. - Тебя вызвали, как свидетеля по делу об убийстве, с тебя чуть ли не подписку о невыезде взяли. Сокроешь от следствия важные сведения, в следующий раз тебя прямиком в КПЗ посадят...
- Ну уж, я надеюсь, что следующего раза не будет!
- А я уже не надеюсь, - он обреченно вздыхал. - Если только тебе вместо фломастеров в чай снотворного подсыпать? Чтобы ты, в принципе, из дома не выходила? А, Жень?
- Слушай, а в этот раз мне что будет, если я все-таки не скажу?
- Какая ты дурища, право слово! - Леха отчаянно зевал, рискуя вывихнуть челюсть. - Что значит "не скажу"? Они - убийцы. Знаешь такое слово - "убийцы"? Они хладнокровно, продуманно убили живого человека... Если ты, конечно, все правильно поняла.
Последняя оговорка мне не нравилась и, несмотря на все свои угрызения совести, я начинала бурно возмущаться:
- Ну, объясни те факты, которыми мы располагаем, как-нибудь по-другому, если ты у нас такой скептический и умный! Или, вообще, забудь про них и свали все на многострадального маньяка... Как, кстати, делает наша доблестная милиция!
- Вот видишь, - Митрошкин тоскливо косился на подушку и мужественно продолжал сеанс общения, - ты сама требуешь торжества справедливости, маньяку вон безвинному сочувствуешь. Так какого ж рожна тебе ещё надо?
- Не знаю, - я мотала головой, натягивая на колени пуховое одеяло. Все-таки это как-то не хорошо... Они же из-за ребеночка!
- Из-за ребеночка, правильно говорит твоя Гаянэ, надо было в суд идти! И писать заявление о защите чести и достоинства. Наверняка, тайна усыновления какими-то законами охраняется.
- О, Господи! Ну что там за законы? В лучшем случае её приговорили бы условно. Или даже просто к большому штрафу. А девочка бы все узнала.
- Ладно, узнала бы. И что дальше? Тысячи усыновленных людей рано или поздно узнают, что они - не родные. Нервный стресс, депрессия, все понятно. Поплакала бы и стала любить родителей ещё больше. А так - никто ничего не знает, и человека нет. Просто отлично придумано!
- Леша, ну подожди, - мой опухший нос начинал присвистывать, как маленький чайничек, - она же грозилась ещё что-то там наврать: что Шайдюки чуть ли не силой девочку у родной матери отняли, что запугали её и вообще...
- "И, вообще", каждым лишним словом она бы наматывала себе срок или сумму штрафа. Одно дело - просто разглашение сведений, а другое - клевета. Дошло б дело до суда, девчонке объяснили бы, где правда, а где болтовня... Все? Твои нравственные мучения закончились? - Леха подгреб к себе подушку и попытался свернуться на ней, как гигантский кот.
- И все равно это как-то нехорошо: как последняя стукачка бежать в милицию! Закладывать кого-то, доносы строчить...
- Да успокоишься ты сегодня со своей блатной романтикой?! Книжек что ли начиталась, которые такие же дуры, как ты, пишут? "Бандитов любить надо, потому что они ребята - честные и смелые, а ментов - нет, потому что они все - коррумпированные трусливые сволочи!.. Где ещё в нашей жизни место подвигу, как не на какой-нибудь "разборке" с автоматами и "Мерседесами"?"
