Глава четырнадцатая, в которой мне приходится снова обратиться к Олегу Селиверстову, и все, вроде бы, встает на свои места.
На репетиции я, понятное дело, отработала просто отвратительно. Слюсарев, мечась из угла в угол, обещал меня убить, казнить, четвертовать, и уверял, что от безжизненного тела скорее можно добиться желаемого результата, чем от меня. За один вечер я узнала о том, что страдаю размягчением мозгов, хроническим столбняком, склерозом, а так же даже и близко не представляю, что такое - быть актрисой.
По дороге в Люберцы Митрошкин успокаивал меня как мог, хотя и сам пребывал в отвратительном настроении:
- Не обращай на него внимания. Методы у него такие. Просто разогреть тебя пытается и, кроме того, он хам... Если хочешь, я могу с ним поговорить, но, вообще-то, это будет выглядеть глупо. Можно, конечно, у него на улице закурить попросить, а потом морду набить.
- Перестань, - я устало морщилась. - Тоже мне, персона - Валерий Слюсарев - чтобы ещё о нем думать! Табаков! Любимов! Товстоногов, блин!.. Не в нем дело. У меня Говоров из головы не идет. Теоретически я его могу понять а практически чувствую, что он - ну, редкостное дерьмо! Что твоя Марина в нем нашла?
- Да, хрен с ним, с Говоровым, - Леха сощурился, чуть отвел голову в сторону и заправил выбившуюся прядь мне за ухо. - Вот тетя Оля - это да... Кто бы мог подумать! Даже перед смертью! Она ведь чувствовала, что дочь её возненавидеть может, а все поливала грязью этого мудака. Чтобы Маринка только не подумала, чтобы ей, не дай бог, даже в голову не закралось!.. Зато теперь тетя Оля злая, несправедливая и чокнутая, а этот козел - весь в белом и на белом коне! Народный мститель, мать его!
- Ты предлагаешь ей рассказать?
- Ничего я не предлагаю. Что, в самом деле, изменится? Мать она все равно любит, что бы там ни было. А так и Андрея возненавидит, и себя до самой смерти не простит... Он - простое говно, понимаешь? А Ольга Григорьевна... Ведь все-таки она убила Галину Александровну. И девчонку совсем молоденькую. Так что ангельские крылышки к ней все равно не приклеишь... Теперь, действительно, надо обо всем этом забыть. Маринке ничего не грозит, таинственного маньяка в природе не существует, "Едоками картофеля" началось, "Ночным кафе" закончилось.
- "Красными виноградниками", - поправила я и тут же почувствовала необъяснимый приступ тревоги. Тупо засвербило в затылке, перехватило дыхание.
- Что с тобой? Бледная, как смерть! - Митрошкин даже перепугался.
- Ничего. Все нормально... Просто... Да нет, ерунда!
- Точно, нормально?
- Да.
- А то может на такси доедем?
- Это с твоей-то неполученной зарплатой? - я попыталась усмехнуться, получилось паршиво. Жаркая, удушливая и, главное, непонятная тревога не проходила. - Нет, ты знаешь: маршрутка меня вполне устроит.
- А на рынок заскочим, насчет пожрать?
Естественно, я согласилась. Еще ни разу на моей памяти, ни при каких самых ужасных обстоятельствах у Лехи не пропадал аппетит.
Половина киосков уже была закрыта, во многих тускло горели лампочки: продавцы собирали с витрин товар. Но нам удалось-таки запастись сыром, сосисками, китайской лапшей, хлебом и майонезом. К метро возвращались мимо овощных рядов, где редкие бабульки ещё торговали квашенной капустой, черной редькой и солеными огурцами.
- Жалко, молдаван уже нет. Яблок бы хоть купили, - печально заметил Митрошкин. - А то - лапша, лапша... Может, сока взять?
- Хозяйственный ты наш, - автоматически сыронизировала я и тут же снова чуть не задохнулась от нахлынувшей жаркой волны... Овощные ряды... Бабульки с капустой... Троллейбус, высаживающий последних пассажиров... Яблоки... Сок... Нет, что-то не то! Вроде, все так обыденно, так мирно, а сердце отчего-то колотится, как горошина в стакане, и готово, кажется, выскочить из груди... Как жарко в этом полушубке... Как тревожно, как странно... Или не странно, а страшно? Но почему?.. Чье-то незримое присутствие. Тень, падающая из темноты в круг света. Хармина. Ириада... Ведь теперь кажется все ясно? Ольга Григорьевна. Ван Гог. Карающая десница. Умирающее тело, больной, воспаленный мозг...
