- Вы зря так поступили, - сказал он. - С вами могло абсолютно ничего не случиться. Абсолютно ничего. Как, впрочем, и с вашим мужем... Разве вы были знакомы с Виталием Вячеславовичем? Разве вы знали его, как человека? Разве вы были уверены, что он - не преступник, не моральный урод, не чудовище? Что он не совершил ничего такого, за что не достоин был продолжать свое земное существование?.. Впрочем, все это лирика.
Белокурая Тамара, одетая в какую-то странную, "дутую" спортивную куртку, по-мужски сплюнула на землю.
- Вы убили Андрея? - спросила Марина, задыхаясь от ужаса и чувствуя, что голос снова куда-то пропадает.
- Не об этом сейчас речь. Речь о вас, и о вашей дочери. И о том, что дочь - единственное, что у вас осталось. Если вы закричите, у вас не останется ничего.
Она инстинктивно обернулась. До дома оставалось всего-то каких-нибудь двести метров. Желтели освещенные окна. Ей даже казалось, что она различает крохотный Иришкин силуэт: коленочки на подоконнике, лапки, скользящие по стеклу...
- Вы ведь не хотите, чтобы с ней что-нибудь случилось? И не хотите, чтобы ваше существование стало совсем уж беспросветным?.. Вы никуда не уедете из города. Вы, естественно, и носа не сунете в прокуратуру. Вы скажете, что ваш муж долгое время пребывал в депрессии и отличался крайне непредсказуемым темпераментом... И еще: о девочке. В случае чего, она может умереть, а может и нет. С ней может случиться то же самое, что и с вами. Подумайте!
Марина не успела заметить, когда Тамара расстегнула куртку, но плоская небольшая бутылка из темного стекла пламенным закатным солнцем блеснула в свете фонарей. Ван Гоговским солнцем. Желтым, красным, безжалостным и обжигающим.
Правда, сначала была не боль - запах. Разъедающий ноздри и заставляющий мозг каменеть от ужаса. Боль не пришла и потом, когда вязкая, густая жидкость уже стекала по лицу. С Мариной было так однажды. Она мыла полы и задела ногой шнур закипающего чайника. Весь кипяток вылился ей на бедро, но она не успела даже испугаться. Просто стояла, задрав и скомкав мокрую юбку, и смотрела, как кожа краснеет и приобретает страшный синюшный оттенок...
Марина поняла только, что до кожи дотрагиваться нельзя. И моргать нельзя, потому что кислота, съедающая верхнее веко, немедленно стечет в глаз. Она мучительно растопырила пальцы, держа руки перед лицом, но не прикасаясь к щекам. И побежала. Не домой - к шоссе. Остановила машину, ориентируясь, скорее на звук, попросила довезти до станции "Скорой помощи". Потом ей сказали, что она должна была потерять сознание от болевого шока, и что надо быть круглой дурой и ужасной эгоисткой, чтобы не подумать о старой матери и маленьком ребенке, что надо жить, несмотря на то, что умер муж. А Марина повторяла, еле разлепляя губы:
- Да... Да... Да... Но я должна была это сделать. Я сама. Правда, сама... Так было нужно...
Мать не поверила. Ни на секунду не поверила. Сначала плакала, потом кричала:
- Скажи мне, кто? Я все равно знаю, что это из-за него. Из-за твоего драгоценного Андрюшеньки. А, может быть, это он сам?.. Как-то мне не очень верится, что такой подлец мог лишить себя жизни.
- Его нет! - орала в ответ Марина. - Пойми ты, что его уже нет! И твоя ненависть бессмысленна. Оставь его хоть после смерти в покое. Нет его, мама!
- Я должна знать, что произошло! Я должна знать - кто! Чего ты боишься? Кого ты защищаешь?
И однажды она сказала:
- Они убьют Иришку. Или сделают с ней то же, что и со мной.
Мать выслушала все. С начала и до конца. И даже мудреные объяснения про "строфантины" и "дефибрилляторы", хотя в медицине не понимала абсолютно ничего. Потом задернула хэбэшную тюль на кухонном окне, словно надеялась от кого-то спрятаться, и задумчиво проговорила:
- Я всегда знала, что он - подлец, но не думала, что настолько. И ты, дура, веришь в то, что он умер? Да он просто сбежал. Струсил и сбежал. И оставил тебя с Иришкой расхлебывать всю эту кашу... Вот гад, а?! Ну, какой гад!!!
Марина ждала от неё чего угодно, но только не этого. Так просто: "Андрей жив, он просто испугался и тебя бросил!" Спорить и вопить было бессмысленно. Она остановилась уже в коридоре, возле двери в ванную, и почти равнодушно попросила:
