"Вот и я о том же", - промелькнуло у меня в голове.
- ...Не знаю... Мне все-таки кажется, что это она сама себе лицо попортила, когда муж её бросил.
- Сама? Как так можно?!
- А, может, и не сама, - Ксения Петровна спохватилась. - Я вот тут с вами сижу, что попало болтаю, а потом Марина придет и скажет: "Что же это ты, дорогая, сплетничаешь?"
В её голосе прозвенела едва уловимая нотка обиды, и я мгновенно поняла, что за это надо цепляться. Цепляться зубами и ногтями, потому что это - единственная возможность что-то выяснить. Вероятнее всего, прецедент уже был: что-то кому-то Ксения Петровна сказала. Наверняка, последовали взаимные обиды, выяснения отношений...
- Вы что же - думаете, я кому-нибудь рассказывать побегу? Да кому мне здесь рассказывать? Я ни с кем, кроме Леши, и не общаюсь. Марина - она хорошая, конечно, но почему-то всех сторонится. И такая она... Высокомерная, что ли? Да и муж её тоже. Мне фотографии показывали. Странный он какой-то был. Я даже и не знала, что он её бросил.
- Нет, зря вы так, - вторую конфетку Ксения Петровна взяла уже без всяких церемоний и в рот отправила с удовольствием. - Андрей Николаевич был очень приличным мужчиной и хорошим доктором. К себе требовательно относился, к другим. Конечно, здесь у нас, в Михайловске, развернуться ему было негде, но в столице он, наверняка бы, карьеру сделал... Хотя?.. Говорят, что и в Москве так же, как везде: кто к работе добросовестнее всех относится, тот меньше всех привилегий и имеет, кто пашет, на том и возят... Но, вообще, Марине с ним повезло. Повезло.
- И все-таки не представляю, как это так: саму себя обжечь? Да тут хоть какая любовь будь!
- А что, не дай бог, что случись, вы бы из-за своего жениха лицо себе жечь не стали? - она усмехнулась.
- Ну, если бы, например, ему кожу пересаживать надо было, я бы дала, конечно. Но ведь это же не с лица? Это, простите, с попы!
- Почему? Можно с бедра или со спины... Да и не в этом дело. Уж такая у них любовь была! Кажется, надышаться друг на друга не могли. А потом все. В какие-нибудь несколько дней - все!
Кусок конфеты прилип к моему небу, так странно и холодно прозвучало это "все".
- В каком смысле "все"? Мне говорили, что у Андрея депрессия была, и он потом утопился.
- Депрессия, да... А от чего депрессия, вам не объясняли? Ну, правильно. Я бы тоже будущей невестке не стала такого говорить.
С каждой минутой становилось все интереснее и интереснее.
- Ксения Петровна, расскажите, пожалуйста! А то мне даже страшно... Я никому ничего не скажу, честное слово! А уж Марине - тем более!
- Ну, не знаю.., - она замялась. - Я, вообще-то, могу только предполагать. Но мне кажется, что Маринка сильно сглупила и изменила однажды Андрею Михайловичу, а он об этом узнал!
Глаза у моей новой знакомой сделались темными и испуганными, словно она сама испугалась собственных мыслей, высказанных вслух. А я вдруг подумала о версии с романом Марины и доктора Большакова, которая в свете только что услышанного уже не казалась такой глупой.
- Изменила? Кто бы мог подумать? Мне свекровка рассказывала, что она переживала сильно, когда муж утонул?
- Переживала. А что ей оставалось? Сделанного не исправишь, былого не воротишь. Вот с горя, наверное, и умылась кислотой.
- Кислотой?
- Конечно. Ожог химический... Она, Маринка-то, облилась, а потом одумалась и прибежала на станцию "Скорой помощи". Обработали, залечили, а что уже? Новое лицо не приставишь. Сама себе жизнь испортила.
- А вы знаете, с кем она мужу изменила? - я вовремя сообразила подменить вертящийся в голове обидный вопрос "а откуда вы знаете" более лояльным.
- Этого не знаю. Но только доверять ей Андрей Михайлович перестал. Я помню, с чего началось-то все - в смысле, когда я первый раз заметила... Дежурила я тогда в приемном покое, а Марина в отделении. Ночью больного привезли, я карту заполнила, его наверх забрали, а минут через тридцать приходит Андрей Михайлович, Марину ищет: мы тогда с ней частенько вместе чай пили. "Наверху она", - говорю, - "Больного привезли. Нетяжелого, но минут тридцать провозится". Он улыбнулся: пойду, говорит, её найду. Двадцать минут нет, сорок нет. А потом Андрей Михайлович на лифте спускается, аж белый весь от злости, и давай меня спрашивать: сколько пульс у больного был, да сколько давление, да принимал ли он лекарства. Кто его наверх сопровождал, да кто дал команду в обычную палату везти, а не в реанимацию... Вроде бы, ему какое дело? Он же в терапии работал, к кардиологии никакого отношения не имел. Я ему рассказала все, он только головой помотал, попросил никому про наш разговор не сообщать, и вышел. Следом Маринка прилетает: "где Андрей", да "что Андрей"? Ну, чувствую, неладно дело. Потом выясняется, что у больного этого остановка сердца произошла, и он умер.
