— Я ваш земляк. Десять лет тому назад мне, единственному из семьи, удалось бежать из этой страны. Мои родители, братья и сестры, родственники попали в газовые печи Освенцима.
Он оставил Бруно одного обдумывать это признание. У Бруно было такое ощущение, словно он получил пощечину. Охотнее всего он бросился бы за лейтенантом, чтобы заверить его в своей непричастности. Господа в Нюрнберге и такие, как этот Пулекс, были во всем виноваты, а он не имел с этими делами ничего общего, совершенно ничего. Разве он чуть было не стал сам жертвой этих убийц-поджигателей? Сбитый с толку, он стоял некоторое время перед гаражом. Кем бы он стал, если бы профессор принял его предложение, устроив его в качестве парикмахера? И хотя Бруно, не переставая, доказывал самому себе свою непричастность, страшные слова офицера вонзались в него как шипы.
Он вывел машину из гаража. Хотя он и торопился, принялся чинить неисправное окно. Устранив дефект, он включил мотор и поехал медленно по гравийной дорожке. Перед главным порталом замка его остановил солдат. Бруно нужно было ждать, потому что «джип», стоявший с работающим мотором перед лестницей портала, должен был отъезжать первым. За рулем он заметил лейтенанта.
Прошло несколько минут, затем открылись большие двери, и на улицу вышло много офицеров и штатских. Между ними — Бруно его с трудом узнал — находился профессор. На нем был темный костюм, в правой руке он держал кожаный чемодан и оживленно болтал с двумя господами в штатском. Один из офицеров открыл дверцу «джипа», профессор и оба господина сели в машину.
Лейтенанту пришлось проезжать мимо Бруно. Так увиделись в последний раз профессор и подопытный кролик. Фон Пулекс не выдал ни единым жестом, что узнал свою жертву.
Бруно охватил трепет, когда он взглянул на толстые стекла очков. Куда они доставят Пулекса? В Нюрнберг или к своим коллегам — специалистам по ту сторону океана?
«Существа по моему образу и подобию…» Бруно встряхнулся, как будто таким путем можно было сбросить весь груз прошлого. «Больше, — думал он, — я не позволю запрягать себя в подобную телегу. Провидение, владение миром — без меня. Я буду скромным. Через три-четыре недели, если все будет в порядке, у меня будет салон. Это и станет моим миром». Много стекла, мрамора и шлифованные зеркала; несколько симпатичных парикмахерш, два-три ученика, а снаружи надпись из хромированных букв: «Дамский и мужской парикмахер Бруно Плат».
Клубы ядовитых испарений тянулись над нашими головами; касаясь горных склонов, они вспыхивали кроваво-красным заревом.
Усталый и измученный, я ковылял за Карлом, ремни рюкзака больно резали спину. От скал исходил почти что видимый жар. Несмотря на климатическое устройство в скафандрах, обильные ручьи пота стекали с нас. Одежда прилипала к телу, при ходьбе дышать становилось все тяжелее.
— Карл, когда мы будем на базе?
— Откуда я знаю, через час, два, а может быть, еще позже.
И снова все то же. Камни и галька время от времени срывались в глубину. Я слышал в шлемофоне тяжелое дыхание Карла, порой с его губ слетали яростные проклятия.
Сегодня мы опять не нашли боарит; эти кристаллы, которые своим синим блеском напоминают аквамарин, были нам крайне необходимы. Уже десятки лет боарит был известен на Земле, после того как один планетолог доставил некоторые образцы его отсюда на Землю. Планетолог, однако, скончался, а его документация оказалась неточной, так что последующие экспедиции не смогли найти ни одной крупицы. Маленькие и невзрачные кристаллы были загадочны и многообещающи. Но для исследования свойств кристаллов их требовалось намного больше. Их структурный анализ оказался трудным, во всяком случае, кристаллы не удалось пока создать искусственным путем ни в одной лаборатории.
Здесь, на этой планете, были оборудованы даже постоянные станции, чтобы сделать поиски более эффективными, но до сих пор успех не сопутствовал никому. Нам также. В общем, мы искали небезызвестную иголку в стоге сена. Квадрат за квадратом, ущелье за ущельем, кратер за кратером. Об энтузиазме не могло быть больше и речи. Это была тяжелая каждодневная работа.
