Я выразил свое сочувствие; отец Лацимон пожал плечами.
— Ах, это еще ничего. Бжуты, например, считают воскрешение из мертвых таким же естественным делом, как ежедневное одевание, и никоим образом не хотят признать этого явления чудом. Партриды и эгилии не имеют ни рук, ни ног; они могли бы креститься только хвостом, но я не в состоянии сам решить этого вопроса; жду ответа из апостольской столицы — а Ватикан молчит уже второй год… А разве вы не слышали об ужасной судьбе несчастного отца Орибазия из нашей миссии?
Я отрицательно покачал головой.
— Так послушайте. Уже первооткрыватели Уртамы не могли нарадоваться на ее жителей, могучих мемногов. Распространено убеждение, что эти разумные существа принадлежат к наиболее отзывчивым, добродушным, кротким и альтруистическим созданиям во всем космосе. И, рассчитывая на то, что на такой почве отлично примется зерно веры, мы послали к мемногам отца Орибазия, назначив его епископом in partibus infidelium. Прибывшего на Уртаму отца Орибазия мемноги встретили так, что трудно было желать лучшего; они окружили его материнской заботой, почитали, прислушивались к каждому его слову, угадывали каждое его желание и немедленно исполняли, они просто упивались его проповедями — одним словом, были бесконечно преданы ему. В своих письмах он не мог ими нахвалиться, бедняга…
Тут отец доминиканец смахнул рукавом рясы слезу и продолжал:
— В такой благоприятной атмосфере отец Орибазий не уставал ни днем ни ночью проповедовать догматы веры. Изложив мемногам Ветхий и Новый завет, Апокалипсис и Послания апостолов, он перешел к Житиям святых; особенно много жара он вложил в воспевание мучеников господних. Бедняга… Это всегда было его слабостью…
Превозмогая волнение, отец Лацимон снова заговорил дрожащим голосом:
— Поэтому он рассказывал об Иоанне, который приобщился к лику святых, когда его живьем сварили в масле, о святой Агнессе, которой за веру отрубили голову, о проткнутом многочисленными стрелами святом Себастьяне, который терпел свирепые пытки, за что в раю его встретили ангельским пением, о святых девах, четвертованных, удушенных, ломанных на колесе и сожженных на медленном огне. Муки эти они принимали с восторгом, понимая, что тем самым приобретают место у десницы господа нашего. Когда он рассказал им множество подобных, достойных подражания житий, мемноги начали переглядываться, а потом один из них спросил робко:
— Преподобный отец наш, проповедник и глубокочтимый наставник, скажи нам, если только ты захочешь снизойти до недостойных слуг твоих, каждая ли душа того, кто готов к мученичеству, попадает на небо?
— Без сомнения, дети мои! — ответил отец Орибазий.
— Да? Это очень хорошо, — протяжно сказал мемног. — А ты, отец наш духовный, желаешь ли попасть на небо?
— Это самая заветная моя мечта, сын мой.
— А святым ты бы хотел стать? — продолжал выспрашивать огромный мемног.
— Сын мой, кто бы не хотел им стать, но где мне, грешному, удостоиться такой высокой чести; нужно напрячь все силы и неустанно стремиться в величайшем смирении к тому, чтобы вступить на этот путь.
— Значит, ты хотел бы стать святым? — еще раз Переспросил мемног, призывно поглядывая на товарищей, которые привстали со своих мест.
— Конечно, сын мой.
— Ну тогда мы тебе поможем.
— Каким образом, милые мои овечки? — с улыбкой спросил отец Орибазий, ибо радовало его наивное рвение верной паствы.
В ответ на это мемноги деликатно, но крепко взяли его под руки и сказали:
— Таким образом, дорогой отец наш, какому ты нас научил!
Затем они сначала содрали у него кожу со спины и намазали это место смолой, как это сделал ирландский палач со святым Гиацинтом, потом отрубили ему левую ногу, как язычники святому Пафнуцию, затем распороли ему живот и воткнули туда пучок соломы, как это выпало на долю блаженной Елизаветы Нормандской, посадили его на кол, как эмалкиты святого Гуго, поломали ему все ребра, как жители Сиракуз святому Генриху Падуанскому, и не спеша сожгли его на медленном огне, как бургундцы Орлеанскую деву. Лотом отдышались, умылись и начали проливать горькие слезы над утраченным пастырем. За этим занятием я и застал мемногов, когда, объезжая все звезды епархии, заглянул в их приход. Едва я узнал, что произошло, волосы у меня встали дыбом. Ломая руки, я воскликнул:
